— Что тебе, боярин? — хмуро спросил Кирилл, зябко поводя плечами. — Говори поскорее, тут холодно, а я — тороплюсь!

Боярин не торопился. Всяк, кто знал его хоть чуть больше, увидел бы, что он смущён. И впрямь, говорить о случившемся мужчине, пожалуй, было стыдно.

— Моя жена, Татьяна, украдена проклятыми ляхами и увезена из Москвы! — трудно сказал он. — Ты гонишься как раз за её похитителями… Ну, будешь гнаться, когда утром выступишь в дорогу! Так вот, гонясь, знай: ты получишь полновесную тысячу корабленников, если вернёшь мне жену в целости и сохранности! Если же не вернёшь…

— Что тогда, боярин? — дерзко и резко спросил Кирилл, на всякий случай, делая пару шагов назад. — Что ты тогда мне пообещаешь?

— Вражда со мной ещё никому не помогла в жизни! — мрачно сообщил боярин, глядя куда-то в сторону. — Вспомни хотя бы самозванца, сотник!

Кирилл коротко кивнул. Сам он не видал боярина среди штурмующих Кремль, но хлопцы из чади князя Михайлы говорили, что именно полк Совина во многом решил исход Дела. Правда, были такие, кто говорил совершенно иначе…

— Я постараюсь! — пообещал он. За тысячу золотых можно было и постараться…

Кабак старого ливонца Якоба, которого все именовали не иначе как Яковом, расположился очень удобно и как раз невдалеке от Кремля, в Китай-городе. Здесь творилось немало тёмных дел, сюда не рисковали заглядывать честные люди… Зато вино и новый для Руси напиток — белое, хлебное, продавались совсем неплохого качества. И закусь к ним была самая разная и тоже — вкусная.

— Слава тебе, славный Яков! — орали в полторы дюжины глоток ухари-ухорезы из компании, устроившейся в самой середине кабака. Кирилл, впрочем, не обратил на них и малейшего внимания. Он смотрел направо. Там, в тёмном уголке, за скромно обставленном столом сидели трое. И если в сидящем на отшибе он сразу и безошибочно узнал Шагина, своего верного слугу и дядьку-наставника, то двое других не сразу опознались. Лишь когда он уже уселся за стол, вспомнил — тот, что выделяется чисто славянской рожей, короткой стрижкой «под горшок» и немалой статью, зовётся Павлом и является стрелецким полусотником. Второй — белобрысый, мордастый, с полубезумным блеском в голубых глазах — казачий атаман Дмитро.

— Хлеб да соль! — буркнул Кирилл, тяжело усаживаясь за стол и приставляя рядом с собой тяжёлую саблю.

— Благодарствуем! — промычал Павло с набитым ртом. — Едим, да свой!

Дмитро скривился, брезгливо, на двух пальцах, изучив содержимое своей тарели. Ел-то он вполне нормальный кус свинины, жирноватый, но зато и сочный, приправленный гороховой размазнёй. Зато что он пил, понять было очень сложно. Из кубка несло гадостно… хотя, возможно, его просто давно не мыли.

Сам Кирилл, поймав пробегающую мимо девку за талию, спустя всего четверть часа получил свой шмат мяса, раков и кувшин с пивом. О вине — с учётом завтрашнего раннего выступления — и речи быть не могло.

Помрачнев ликами, его соратники отставили и свои кувшины.

— Значит так! — помолчав, сказал Кирилл. — Дело нам предстоит нешуточное, но не сказал бы, что и сложное. Ляхов немного, человек сорок. Какие они бойцы, все знаем… Или тебе, Дмитро, воевать с ними не доводилось?

— Не пришлось! — виновато развёл тот руками. — Со свеей воевал, с мордвой довелось… На Мокше реке! С ляхами не воевал!

— А ты, Павло?

Стрелец со скрежетом прошёлся давно не стрижеными ногтями по затылку, звонко ими щёлкнул, будто бы кого-то давя в прах.

— Там же, где и ты! — ответил спокойно. — Под Добрыничами я был! Ты ведь — был?

— В конной рати князя Мстиславского! — с некоторым оттенком гордости подтвердил Кирилл. — А ты, поди, в стрельцах так и был?

— А то! — возразил Павло. — Мы ж вам победу выковали!

То сражение, произошедшее глубокой зимой, снежной и холодной, среди ветеранов царской армии долго ещё останется поводом для славных воспоминаний за чаркой вина… Ляхов и литвинов, а также казаков и северян, под рукой Самозванца, было почти двадцать пять тысяч. Князь Мстиславский, вящий воевода царя Бориса, имел с собой шестьдесят тысяч отборного войска, в том числе почти двадцать тысяч огневой пехоты, стрельцов. Это и решило дело! Лихая атака ляхов провалилась ещё до сшибки грудь в грудь. Кони вымотались, застряв в глубоком снегу, а на подходе их встретили пищали стрелецкой фаланги и пушки. Под огнём стрельцов даже горделивые запорожцы, коих набрался полный курень, замялись и развернули коней… Те, кто успел. Остальных выбили стрельцы. Конницу князь-воевода бросил в дело, выждав момента, когда победа станет окончательной. И крушили они бегущих ещё пятнадцать вёрст! Самозванец ушёл с небольшим отрядом конницы, позорно бросив всю пехоту… Против пятисот убитых московлян павших мятежников насчитали более шести тысяч. В плен попали многие вящие сторонники Самозванца, его знамёна и вся артиллерия. Телами застреленных и порубленных мятежников было устлано всё поле. По сути своей, война тогда была закончена… Князь Мстиславский, кстати, крёстный настоящего царевича, сделал всего одну ошибку: слишком рано остановил преследование, уверовав в гибель Самозванца. Впрочем, вот это уже начинались высокие материи, недоступные для простых смертных.

Выпьем за победу! — подняв чарку, предложил Кирилл. — За стрельцов славных, ту победу нам даровавших!

Выпили. Закусили вкуснейшими, собственной засолки огурчиками Якова. Ещё раз выпили-закусили. Чарки опустели…

— Эй, кабатчик! — оглушительно рявкнул Павло Громыхало. — Ещё вина!!!

Вино прибыло немедленно — старый хитрец Яков прекрасно знал, когда не след задерживаться. Правда, вино оказалось кисловатое… И опять таки, Яков знал, когда его гости перестают обращать внимание на такие мелочи.

— За то, чтобы и на этот раз клятые ляхи передохли прежде нас! — провозгласил тост Кирилл. — Эй, казаче! А ты чего не пьёшь?

— Нам завтра в дорогу! — хмурый, напомнил за него смуглорожий Шагин. — Ты бы, господин, придержал скок коня хмеля и пересел в седло трезвости!

— Ты что-то сегодня непонятно говоришь, Шагин! — ухмыльнувшись, сказал Кирилл. — А впрочем, ты прав. Отставим вино, други! Завтра — в дорогу!

Тут лицо Павло, ухмыляющееся до того момента, окаменело, и он медленно начал подниматься на ноги. Рядом с ним, непослушными во хмелю пальцами царапая рукоять кривой татарской сабли, вскочил побагровевший Дмитро Олень.

Медленно-медленно, Кирилл поднялся и обернулся. По спине текло…

Перед ним, раззявив щербатый рот в пьяной ухмылке, стоял один из тех питухов. Мотня его была расстёгнута и из неё свисал… В общем, почему его спина мокра, Кирилл понял быстро. Побагровел, выхватывая саблю…

— Нет!!! — кабатчик бесстрашно ринулся между ними, раскидывая руки на манер крыльев взлетающей утки. — Только не здесь! Ты, Онцифор, постыдился бы! Воин! Ветеран ливонский! Тьфу… Доброго человека обидел… Зачем обоссал его, будто кобель стену? До порога было не дойти?

— Гы! — сказал щербатый Онцифор. — Гы, гы, гы!

— Ты не обижайся на него, воин! — попросил смущённый кабатчик. — Убогий он, юродивый! Под Ашераденом его оглушило, вот и мается, бедный!

На вид «бедному» было лет сорок, сорок пять, выглядел он ражим, крепким и полным сил мужиком… Впрочем, скорее всего, столько ему и было. Сам Кирилл не помнил — в свои двадцать пять и не мог помнить, но вроде бы Ашераден, это Дело было в конце Ливонской войны… Впрочем, так же верно может быть и — нет.

— Ладно! — мрачно сказал сотник, сбрасывая прямо на грязный, заплёванный пол, смердящий кафтан — подарок Арины. — На вот тебе… юродивый!

Отомстив, таким образом, за оскорбление, он успокоено сел обратно.

— Ну, за наших врагов! — провозгласил достаточно громко, чтобы это слышали все в шинке. — И чтобы все они передохли… нехристи!