Высунувшаяся из окна старуха завопила на непонятном для Лаурьена языке, и он пошел быстрее, а вскоре и вовсе припустил бегом, не осмеливаясь спросить, далеко ли еще до цели. Наконец он добрался до маленького переулка. Наверняка это Катценбаух, потому что по левую сторону больница, у ворот которой прямо на земле расположилось несколько попрошаек. Свернув налево, Лаурьен слегка расслабился.

Переулок был узкий и грязный, но спокойный. По нему шло всего несколько человек. В самом начале были видны развалины рухнувшего дома. Рядом разместилось неуклюжее строение с узкими зарешеченными окнами и обитой железом дверью. Судя по описаниям отца, это и был схолариум. Лаурьен подумал, что здесь на столы, а возможно, и в головы школяров попадает совсем мало света. Сердце подскакивало аж до самого горла. Прежде чем позвонить, он прислушался. Но внутри было тихо, только со Шмирштрасе до этого мрачного, тесного закутка доносился деловой гвалт. Лаурьен потянул за шнур звонка.

Открывший дверь каноник показался ему просто карликом. Он даже не доставал Лаурьену до плеча. Над худеньким торсом — симпатичное лицо и редкие светлые волосы. Глаза беспокойные, все тело, несмотря на крошечные размеры, в постоянном торопливом движении. Возле рта Лаурьен заметил резкие морщины, а за высоким лбом наверняка таились тяжелые мысли. Мариус де Сверте — так каноник представился Лаурьену — в качестве выборного приора руководил данным схолариумом, направляя свои усилия на сохранение его традиций. И прежде всего он должен был заставлять студентов говорить только на латыни. Он провел Лаурьена по коридорам, показал спальное помещение и рефекториум [2], который одновременно служил и как paedagogicum [3]для тех, кому нужно было нагонять учебный материал. Лаурьену было не по себе.

Он не хотел показаться невежливым и старался, отвечая де Сверте, смотреть вниз, но необходимость постоянно наклонять голову очень его смущала. Правда, казалось, что де Сверте нет до этого дела. Он говорил дружелюбно, хотя и весьма категорично; летал по комнатам на своих коротких тонких ножках подобно духу воздуха, демонстрируя то одно, то другое, и создавалось впечатление, что мысли постоянно слегка опережают это хрупкое тельце.

— Зимой мы встаем в пять часов, летом в четыре, потому что лекции начинаются рано, — объяснил де Сверте на латыни, сворачивая в коридоре за очередной угол. — В sext [4]prandium [5], ближе к vesper [6]— села [7]. — Де Сверте остановился и поднял глаза: — К обеду полагается кружка пива. Входная дверь закрывается на ночь completurium [8]. Не оговоренное специально отсутствие в ночное время строго запрещено и влечет за собой суровое наказание. Ах да, вот еще что: Фредерико Касалл, один из наших магистров, во второй половине дня будет нагонять с тобой учебный материал за пропущенные месяцы.

К этому моменту они добрались до конца коридора. Де Сверте открыл дверь. Прямо перед ними лежал залитый нежным солнцем сад.

— Для праздного времяпрепровождения возможности здесь практически нет, — объяснил не вышедший ростом приор с пренебрежением в голосе, — но если ты почувствуешь склонность к созерцательности, то имеешь право посидеть в саду или погулять по этим дорожкам. Твой отец был копиистом?

Лаурьен насторожился.

— Да, он был переписчиком.

Что общего между его отцом и склонностью к созерцательности? Мысли карлика, видимо, подобны его жестам: скачут так, что предугадать их невозможно.

— Ты же знаешь, что адвокат фон Земпер, на которого работал твой отец, позаботился о том, чтобы ты мог здесь жить и учиться. Домициан фон Земпер тоже живет в нашем схолариуме, хотя его отец вполне в состоянии снять для него отдельное жилье. Так что, если у тебя будут вопросы, обращайся к нему. А теперь устраивайся, разбирай свои вещи. Сейчас принесу тебе плащ, такие носят все артисты [9]. Ходить без плаща не положено. А в ближайшие дни тебе назначат собеседование.

Чуть позже Лаурьен уже сидел один в мрачной спальне. Он осмотрелся. Пять лежаков, в соседней комнате еще десять, так говорил приор. На стене мятый кусок пергамента с изречением: «Homo res naturalis est» [10].

Лаурьен устал, он был буквально на последнем издыхании: два дня провел в дороге, ночью почти не спал и уже на рассвете заспешил дальше. Ступни горели. Мысли текли медленно и лениво, им очень хотелось отдохнуть. На постели лежал полученный от приора коричневый плащ с поясом и капюшоном.

Лаурьен встал и повесил свой новый наряд на гвоздь. А потом лег на набитый соломой матрац и уставился в узкое зарешеченное окно. Ему не видно было ни неба, ни солнца, только сваленные один на другой камни — целое окно разбитых камней. Остатки соседних руин.

Кто-то осторожно потряс его за плечо. «Наверное, я уснул», — успел подумать Лаурьен, открыл глаза и увидел прямо перед собой парня его лет в темном плаще артиста. Наверняка это Домициан. Лаурьен приподнялся.

Студент сел на единственную имеющуюся в комнате скамейку и подпер голову руками. Его яркие голубые глаза под светлыми локонами смеялись, в них спряталась молчаливая издевка. Он спросил, удалось ли Лаурьену отдохнуть.

— Я еще не совсем пришел в себя, — робко принялся оправдываться Лаурьен, — я пролежал несколько месяцев в лихорадке, потому и не смог явиться вовремя, к началу семестра. А ты Домициан?

— А кто же еще, — ответил собеседник. — Значит, ты произвел на моего отца хорошее впечатление, если уж он так за тебя хлопочет.

— Я учился только в латинской школе, — тихо ответил Лаурьен.

Домициан засмеялся:

— Ну, насколько я слышал, у тебя светлая голова. Что ты хочешь изучать? Юриспруденцию?

Лаурьен покачал головой. Право? Нет, он хотел закончить просто артистический факультет. Освоить семь свободных искусств. Septem artes liberales [11]. «В этом есть привкус свободы», — сказал ему отец.

— Я бы только хотел доучиться до бакалавра, — пробормотал Лаурьен, понизив голос, как будто сказал что-то неприличное.

Домициан кивнул и встал. Повернулся к окну и уставился на обрушившуюся стену.

— Пропущенное тебе объяснит магистр, а вот что узнал здесь я, больше года проторчав на факультете как попавший в болото бык, это ты узнаешь прямо сейчас. Здесь всё делят и рвут на кусочки, разбирают на части и, если повезет, снова собирают в целое. Чаще всего не везет, и раскуроченное таковым и остается. Ты в курсе, что разделить и разобрать на части можно всё, даже такие вещи, которые существуют только как совокупность? Как будто некто отрывает от тебя руки и ноги, а потом говорит: это нога, это рука, а ты — человек понял, что я имею в виду?

Лаурьен все еще сидел на постели и не сводил глаз с висящего на стене плаща, символа его факультета.

— Ты меня понял?

Лаурьен весь сжался: нет, не понял, да и почему он должен это понимать, ведь он учился только в латинской школе.

Домициан испытующе посмотрел на него. И неожиданно сменил тему:

— Твое прибытие следует отпраздновать, я уже говорил об этом со своим отцом. Он снабдит тебя деньгами. А теперь одевайся. Уже hora vespera [12], сейчас ужин, а потом все идут на молебен в часовню Святого Бонифация. Мне нужно торопиться. На этой неделе я hebdomadarius [13], у меня постоянно куча каких-то дел, сейчас, например, я должен накормить щеглов и поставить свечку перед статуей Святой Девы.