Мы не претендуем на полноту охвата в вопросе о происхождении фамилий. Конечно же, он намного сложнее. Но то, что у многих народов «кузнецкие» фамилии очень распространены, показывает, что профессия кузнеца очень долго служила у них отличительным признаком, то есть кузнец заметно отличался от своих соседей.

В самом деле, в общине, живущей натуральным хозяйством, каждый человек умел и пахать, и сеять, и молотить, и дом построить, и одежду сшить, и очень многое другое — без чего не прожить. Но ни в чем не достигал мастерства узкого специалиста.

И вот во втором тысячелетии до нашей эры появляется металлургия железа — сначала в Древнем Египте и Месопотамии, а потом распространяется по всему Старому Свету (именно Старому, ибо в Новом Свете железа не знали до прихода европейцев).

Надо сказать, что железо вошло в быт человека довольно поздно. Люди к тому времени уже имели письменность, строили города, возводили храмы и пирамиды. Дело, вероятно, в том, что, в отличие от других материалов, железо почти не встречается в природе в чистом виде — если не считать метеоритов (кстати, первое железо, с которым люди имели дело, было именно метеоритным; его было очень мало, но, по крайней мере, люди узнали о существовании лучшего материала для своих орудий, мирных и боевых). Энгельс, который считал железо важнейшим из всех видов сырья, писал о целой эпохе «железного меча, а вместе с тем железного плуга и топора». Эту эпоху — последнюю эпоху первобытности — принято называть железным веком.

Увы, мы не знаем ничего о том безвестном гении, который первым выплавил железо и выковал из него мотыгу или меч. Есть все основания, однако, предполагать, что гениев этих было много, причем в разных местах. Наши далекие предки по этому поводу долго не гадали и решили вопрос просто и ясно: людей обучили работать с железом боги.

Посудите сами: кто еще, кроме них, научил кузнецов и руду распознавать, какая подходит, какая нет, и металл выплавлять (а для этого плавильную печь изобрести), и ковать, и закаливать — всего не перечислишь. Понятно, что в порядке обычной в древности самодеятельности (каждый «и жнец, и швец, и на дуде игрец») заниматься кузнечным делом было нельзя. А потому обработка металла раньше других ремесел отделилась от земледелия, или, как бы мы теперь сказали, специализировалась. Так в общине появился первый узкий специалист — кузнец. Кстати, во многих языках слово «кузнец» очень долго значило вообще «специалист», «мастер». Например, в современном эстонском кузнец — «сепп», часовщик — «келласепп», то есть «кузнец по часам», и даже портной — «рятсепп», то есть «кузнец по одежде». Отсутствие места не позволяет нам продолжить этот список, где есть еще кузнецы по горшкам, по дереву и т. д.

Кузнецу не надо было самому обрабатывать землю — все необходимое он получал от своих сородичей в обмен на то, что делал сам. Свои знания и искусство, окруженные в глазах непосвященных тайной, он передавал сыновьям. У односельчан кузнец пользовался почтением; более того, его — человека, которому подвластны огонь и неведомые силы, рождающие железо, — боялись и считали колдуном. Свои знания он получил, и в этом никто не сомневался, от богов. Например, у славян богом-кузнецом был сам Сварог, бог неба. У греков кузнечным ремеслом занимался Гефест. Правда, в дошедших до нас мифах он стоит на отшибе от других богов, притом собою некрасив и хром. Но очевидно, в более древние времена он занимал на Олимпе куда более почетное место. Недаром именно он женат на красавице Афродите! У финнов кузнецом трудился Ильмаринен, друг и сподвижник рунопевца Вейнемейнена, создавшего пением мир.

Вообще финны издревле славились как отличные кузнецы, и недаром герой эстонского эпоса Калевипоэг отправляется именно к финскому кузнецу Туслару, чтобы выковать меч. Но те же финны слыли среди своих соседей (славян и германцев) колдунами, способными наслать бурю и град.

С течением времени люди привыкли к кузнечному ремеслу, и оно перестало казаться им мистическим. Появилось множество других профессий, и в расслоенном на классы обществе труд кузнеца перестал быть чем-то особенным.

До Африки мне как-то не приходилось задумываться, откуда взялась моя фамилия. То, что я и Кузнецов, и специалист по кузнечному оборудованию, — случайное совпадение. Правда, далеких предков своих я не знаю. Может, и был кто кузнецом. Отец работал на заводе в Пензе. Насколько мне известно, дед тоже, а чем прадед занимался — не знаю. Жили они в деревне, дед оттуда молодым парнем перебрался в Пензу.

Тогда в Гане я много узнал об афуоле — кузнецах. Они, помню, не очень даже удивились, узнав, что и я, так сказать, Афуоле. Им это вроде бы и нормальным показалось: дело-то у меня с ними общее.

Оказалось, что умеют они многое, и больше всего, как ни странно, по медицинской части. Причем знания свои передают только сыновьям, потому что дочери из племени уходят. Дело в том, что у них сложнейшие обычаи насчет брака. Женщин своего племени они выдают замуж на сторону, а сами берут жен в других племенах. И чтобы сохранить секреты, дочерей и жен к ним не допускают.

Проще моей фамилии не придумаешь. Кузнецов, Смит, Шмидт, Ковач, Сепп, Ковальский, Коварж, Фабри, Афуоле… вон нас сколько на свете, наследников древнего рода мастеров!

К известию, что Ле Суан Ту, мой старый друг и видный вьетнамский ученый, приезжает в Москву, у нас дома отнеслись с обстоятельностью. Общую тональность задала моя мама, помнившая Ту еще первокурсником и очень ценившая за опрятность, вежливость и конфуцианскую почтительность к старшим. Друг прибывал из воюющей и бедной страны, а потому следовало послать его семье подарки, не только приятные, но и прежде всего полезные. Особенно дочке. Девочка родилась в Москве, в честь чего и была названа Нга — Россия. Последний раз я ее видел в годовалом возрасте, с тех пор прошло двенадцать лет, и на фото, иногда приходивших, она выглядела красивой девочкой с большими глазами.

Покупку подарка для Нга мне не доверили. Я, правда, не слишком и настаивал, ибо дел было невпроворот, и даже не спросил, что же куплено. В этом была моя ошибка, но я понял это позднее. Точнее говоря — поздно.

Прием почтенного друга произведен был на высшем уровне и затянулся на полдня: с обедом, беседой и вручением даров. Когда развернули сверток, я побледнел.

В обертке лежало нарядное бело-голубое платьице, красивое и короткое. И с короткими рукавами…

На этом, боюсь, не совсем понятном для читателя месте я прерву рассказ о действительном событии, имевшем место у меня дома весной 1975 года. Я вернусь к нему, но чуть позже, когда мы поговорим об одежде вообще и о том, для чего она служит.

В 1926 году у забайкальского села Буреть в захоронении позднего палеолита археологи нашли костяную статуэтку: женщину, все тело которой, кроме лица, покрывали штрихи. Вот эта именно деталь — «кроме лица» — привела ученых к мысли: штрихи изображают одежду. Против того, что они символизируют татуировку, говорило следующее: лицо татуируют во многих племенах и по сей день.

Если статуэтка являет собой одетую женщину — значит, это самое древнее изображение одежды и, значит, мы можем именно с позднего палеолита отсчитать время, когда человек прикрыл свое бренное тело.

А зачем прикрыл? Ясное дело — чтобы уберечься от холода и непогоды. Но тогда зачем человек одевается в жарких краях, где он мог бы без этого и обойтись? Для того чтобы прикрыть наготу, прикрыв стыд, как Адам и Ева? Но ведь и по сей день есть в тропических лесах племена, не носящие никакой — даже скуднейшей — одежды. Однако, сколь бы скудна ни была одежда, по ней все равно можно отличить мужчину от женщины. То есть существует у одежды и такая функция.