Шестого апреля 1941 года семнадцать германских дивизий, в том числе три танковых, вторглись в Грецию через болгарскую границу. Германский посол в Афинах Эрбах заявил, что «Греция не является больше хозяином своих решений». «Линия Метаксаса» продержалась только два дня. Восьмого апреля генералы, до войны восхвалявшие этот рубеж как неприступную твердыню, подписали документ о капитуляции, причем в тексте была выражена «искренняя благодарность германскому командованию». Для генералов и министров Метаксаса народная война была куда страшнее, чем фашистская оккупация. Пятнадцатого апреля греческое правительство объявило о предоставлении солдатам и офицерам бессрочных отпусков. Двадцатого апреля капитулировала эпирская армия, а двадцать третьего в Салониках был подписан общий акт о капитуляции. Метаксас не дожил до этого дня: он умер двадцать девятого января 1941 года в своей постели, его задушила гнойная ангина… Что же касается короля эллинов Георга II, то он просто сбежал за границу, бросив на произвол судьбы «вверенный ему богом» народ.

Радио Навплиона молчало, надзиратели старались не появляться на этажах, но сообщение о капитуляции уже дошло до каждой камеры. Огромная тюрьма казалась вымершей. Заключенные по очереди взбирались друг другу на плечи и сквозь зарешеченные окна пытались рассмотреть, что происходит там, снаружи. Ходили слухи о немецком десанте, который вот-вот должен быть выброшен в районе Навплиона. Над городской димархией (мэрией) все еще висел греческий флаг, но то ли его захлестнуло вокруг древка ветром, то ли он был приспущен — не разглядеть. Вдруг в воздухе послышался рев мощных моторов, и низко над зданием тюрьмы пролетели девять бомбардировщиков с крестами на крыльях…

— Спокойно летят, не торопятся… — сказал Белояннис и спрыгнул с плеч Одиссея. — Теперь твоя очередь, — обратился он к Аргириадису, но тот молча покачал головой и лег на нары лицом к стене.

— Может быть, там, на Крите… — неуверенно проговорил Одиссей, но Никос не дал ему кончить фразу.

— Нет, друг мой, — жестко сказал он Одиссею, — чем меньше мы будем надеяться на королевскую армию и на королевский флот, тем лучше будет для нас и для Греции. Никто не освободит Грецию, если мы сами ее не освободим.

— Сначала кто-то должен освободить нас самих, — пробормотал, не оборачиваясь, Аргириадис.

Никос промолчал.

Комитет политзаключенных требовал от тюремного начальства, чтобы все заключенные Акронавплии были освобождены. Но это требование было решительно отклонено. Более того, в последние дни тюремная охрана усилилась, а на сторожевых вышках были установлены пулеметы. А вскоре в Акронавплии появились и немцы. Тюремная охрана тут же была сменена, и надзиратели, переходя из камеры в камеру в сопровождении немецких солдат и офицера, стали по списку передавать заключенных «на попечение оккупационных властей».

Никос заметил, что у немецкого офицера в руках был точно такой же список, как и у надзирателя. Морщась от напряжения, немец выслушивал фамилии, бегло осматривал заключенных, ставил возле каждой фамилии какой-то значок. Дойдя до фамилии Аргириадиса, он сделал знак солдатам, те взяли его под руки и повели. В дверях Аргириадис обернулся, хотел что-то сказать, но не успел: его вытолкнули в коридор.

— В чем дело? — спросил Никос у надзирателя. — Куда его увели?

Надзиратель сделал вид, что не расслышал вопроса. Вместо него ответил немецкий офицер.

— Не беспокойтесь, — сказал он на довольно скверном греческом языке, — идет обычное распределение. Слишком большая концентрация, понятно? Возможны эпидемии, понятно?

Ответ фашиста был довольно корректен, но Никос не стал с ним разговаривать. Он молча отошел в угол камеры и сел на нары. Да и какие могли быть разговоры? Все было ясно без слов: политзаключенные Акронавплии стали «военной добычей» немцев, и оккупанты распоряжались этой добычей по своему усмотрению.

Весной 1943 года Никос был переведен из концлагеря в тюремную больницу «Сотириа», которая находилась в афинском предместье Гуди. За плечами было два с лишним года фашистских концлагерей, страшная голодная зима 1941–1942 года, когда по всей Греции на улицах городов лежали трупы умерших голодной смертью людей.

Собственно, бежать можно было бы и во время переезда: то было самое начало огненных двадцати пяти дней сорок третьего года, когда отряды андартесов начали одновременные боевые действия против немцев в Фессалии, Румелии, Македонии и Эпире. Взрывались мосты, горели пакгаузы, летели под откос воинские эшелоны. Эта мощная операция по уничтожению вражеских коммуникаций была начата частями ЭЛАС по просьбе союзников как отвлекающий маневр для маскировки высадки в Сицилии. Об этом Никос, конечно, тогда не знал. Машины, на которых везли истощенных узников концлагеря, несколько раз останавливались, конвойные залегали на обочинах дороги и открывали беспорядочную стрельбу, но Никос был слишком слаб, чтобы двигаться. Молча стискивал зубы и ждал конца перестрелки. Другие молились: ведь партизаны могли, не разобравшись в азарте боя, кинуть гранату в фургон.

Лечение в больнице «Сотириа» сводилось к разрешению не вставать с койки. Кормили так же, как и в лагере: гнилые бобы, в которые добавлялась гнилая же травка. Но у многих заключенных были родственники в Афинах: узнав каким-то образом о переводе, они стали приносить передачи. Итальянцы, охранявшие больницу, не препятствовали этому: львиную долю передач они забирали себе. Остатки по-братски делились заключенными: у Никоса, например, родственников в Афинах не было, и ждать передачи было не от кого. Перепадали овечий сыр, чеснок, один раз даже принесли бутыль с вином — правда, сильно разбавленным.

Никос понемногу отходил. По ночам напряженно прислушивался к недалеким выстрелам: потом оказалось, что буквально под боком полигон, на котором расстреливают заключенных, заложников, взятых в плен партизан. Но иногда, в тихие ночи, со стороны Афин доносилась другая, настоящая стрельба. Руки тосковали по оружию; пора было на свободу, в горы, к своим.

Вдруг передача для Белоянниса. От кого? Несколько черствых лепешек, кусок окаменевшего сыра… Итальянские охранники небрежно осматривали посылку (поживиться здесь было нечем), и среди вороха мятых коллаборационистских газет (Никос читал их с особым вниманием: можно было составить хоть приблизительное представление о событиях за пределами тюрьмы) оказалась записка: «Товарищ! Близится капитуляция Италии. Немецкие фашисты, взяв в свои лапы больницу, будут расстреливать нетрудоспособных. Предупреди всех, кому доверяешь. О тебе позаботятся твои друзья».

Немцы уже несколько раз появлялись в «Сотириа». Тосканские стрелки, охранявшие больницу (видимо, жандармов у Муссолини не хватало), трепетали перед ними, а они их почти не замечали. Эсэсовец дал пощечину итальянскому офицеру, который небрежно, как ему показалось, его приветствовал. Один из караульных хотел вступиться, его удержали.

Никосу удалось обменяться с ним парой фраз. Тосканец (его звали Умберто) готов был оказать посильную помощь, но его беспокоила собственная судьба. Италия далеко, добраться до нее будет непросто. А где спрятаться, переждать облавы? Афиняне ненавидят итальянцев так же, как и немцев: выдадут без всякого сожаления.

Никос обещал спрятать его, если он поможет бежать. В чем будет заключаться эта помощь, Никос пока не знал и сам, но пассивное ожидание было невыносимо. Тосканец предложил достать итальянскую военную форму. Поразмыслив, Никос отказался. Неизвестно, какие планы у товарищей с воли. Кроме того, в случае капитуляции Италии итальянская форма будет плохой гарантией безопасности.

Третьего сентября 1943 года Италия капитулировала, и тройственная (немецко-итало-болгарская) оккупация Греции кончилась. Немцы ввели свои войска в итальянские зоны оккупации и стали разоружать и интернировать своих бывших союзников. Положение итальянцев стало отчаянным. Во многих районах, не вынеся издевательств и оскорблений со стороны немецких «братьев по оружию», итальянские солдаты оказывали им сопротивление. И в то же время «глориосо» (так называли в Греции итальянских оккупантов) пытались уклониться от сдачи оружия частям ЭЛАС. Но выбор у «глориосо» был небогат, и часто они предпочитали избежать немецкого плена, укрывшись среди греческого населения.