— Сделала. Когда я подошла поговорить с ним, он едва ли минуту простоял, прежде чем сбежал. Я никогда не видела, чтобы мужчина двигался так быстро, — смеется Бронвин.

— Он приходил сюда и разговаривал со мной. Я не помню всего, но он сказал, что ему жаль, что он поцеловал меня.

— Он поцеловал тебя? — присвистывает Бронвин и приподнимает от удивления брови.

— Да, сегодня... или, полагаю, прошлым вечером… или неважно, — я пытаюсь подсчитать время, которое провела в отключке.

Наступает долгая минута тишины.

Пытаюсь вспомнить, что говорил Пьер. Я не знаю, что Бронвин думает по этому поводу, хотя на ее губах красуется хитрая улыбка.

— Что? — спрашиваю я, пытаясь прочесть выражение ее лица.

— Ты не находишь это немного интересным, что такой мужчина, как Пьер, поцеловал тебя, затем избил мужчину, который пытался напасть на тебя, сбежал, когда я пыталась поговорить с ним, а потом прокрался сюда, чтобы побыть с тобой?

— Я не знаю, что и думать. Он был здесь, чтобы помочь мне, — я умолкаю, не желая говорить с ней о поцелуе или о том, как он назвал меня Евой и сказал, что любит меня… э-м-м… любит ее.

— Почему он поцеловал тебя? — она бросает вызов.

— Я не знаю.

— Что он сказал?

— Он назвал меня Евой. Думаю, это его жена, которая умерла. Но что-то произошло, когда он поцеловал меня…

Я прекращаю говорить и сосредоточиваюсь на наполовину разорванном плакате в дальней части палаты. Насколько странно то, что этот разговор происходит у меня с Бронвин? Она моя свекровь. Она не хочет слышать этого, и не думаю, что мне удобно разговаривать с ней об этом.

Но на самом деле у меня нет подруг, с которыми можно об этом поговорить. Мне тридцать пять, и я была со Стефаном с тех пор, как мне исполнилось двадцать. Хоть я и заставила его завоевывать себя, мы общались друг с другом при любой возможности.

Стефан поступил в медицинский университет. Я работала официанткой в нескольких местах, а затем продвинулась до должности метрдотеля в крутом ресторане в центре города, хоть у него и не было звезды Мишлен. Я была занята, и мы со старыми друзьями отдалились друг от друга.

Когда я обнаружила, что беременна Эммой, мы со Стефаном уже были женаты. Когда родилась Эмма, все наше свободное время было посвящено друг другу и Эмме.

В этом не было ничьей вины. Просто у каждого сложилась своя жизнь.

— Думаю, что у этого молодого мужчины могут быть чувства к тебе. И, подозреваю, он не знает, что с ними делать, или даже еще не знает, что сам чувствует.

— Бронвин, — начинаю говорить я, качая головой при нелепой мысли о неравнодушии Пьера ко мне. — У него нет чувств.

— Что произошло, когда он поцеловал тебя?

— Это было... — не знаю, что сказать. Я едва могу перевести дыхание. Кажется, будто это произошло несколько дней назад, но на самом деле это случилось вчера вечером. — Он поцеловал меня. Затащил меня в кабинет Ангуса и поцеловал.

— Что ты почувствовала? — спрашивает Бронвин, оставаясь совершенно спокойной.

— Я не знаю, — честно отвечаю я.

— Как я уже сказала, у этого молодого мужчины есть к тебе чувства.

— Это невозможно. Он притянул меня к себе, поцеловал, а потом от него исходил только гнев, — я делаю паузу и снова качаю головой при воспоминании о том, в какой ярости он был.

— Он француз.

— И что?

— Они очень страстные люди.

— И что? — снова спрашиваю я.

— Не ошиблась ли ты, приняв гнев за то, что это было на самом деле? Безрассудная страсть?

Я смотрю на Бронвин и продолжаю качать головой.

— Чт... что? Страсть?

— Пришло время двигаться дальше, Холли. Стефан хотел бы, чтобы ты была счастлива, и он хотел бы, чтобы в жизни его маленькой девочки был сильный мужчина. Стефан бы не возражал.

Я пристально смотрю на нее. Понимаю, о чем она говорит, но это слишком. Чувствую, как начинают появляться слезы, а в животе образуется тугой узел. Мой пульс учащается. Не из-за Пьера, а из-за гнетущих мыслей и неуверенности, которые появляются каждый день с тех пор, как умер Стефан.

— Думаю, настало твое время двигаться дальше. Ты тоже должна быть счастливой.

— Я не могу, — шепчу я и закрываю лицо руками, чтобы скрыть слезы.

— Конечно, можешь, Холли. У нас есть только один миг на этой земле. Не трать свое время, оглядываясь на прошлое. Снова любить — это нормально. Нужно двигаться вперед.

— Я не готова к этому.

— Я думаю, что готова. Может быть, не с этим мужчиной, Пьером, но это не значит, что ты должна стать тридцатипятилетней старой девой, — Бронвин придвигается, садится на край узкой больничной койки и притягивает меня в крепкие объятия.

— Сейчас неподходящее время.

— У нас у всех есть выбор. И каждый ждет своего часа. Сделай правильный выбор, Холли, и сломай свою стену. Поговори с Пьером. Может быть, что-то есть между вами, а может быть, и нет. Но не прячься от него или от себя.

— Я должна думать об Эмме. Во всем, что я делаю, она мой главный приоритет.

Бронвин улыбается, и какой-то озорной блеск загорается в ее глазах. Ее плечи расслабляются, она откидывается назад и потирает руками вверх и вниз по моей спине. Это нежное материнское прикосновение, которое я очень хотела бы получить от своих родителей, хотя мой отец исчез, когда я родилась, а мать не смогла справиться с этим и передала опеку надо мной моей тете.

В этот момент все мои барьеры падают. Каждый. Я построила их невероятно высоко, а мои стены всегда были непроницаемы. Стефан разрушил их, и я жила прекрасной жизнью. Но как только он умер, кажется, я построила их еще выше и крепче, чем раньше.

Я удерживала себя в крепости, отказываясь разрешать хоть чему-нибудь достучаться до моего сердца. Я думала, что если проживу всю оставшуюся жизнь без таких сильных эмоций, как любовь, то буду в безопасности.

Безопасности от зла.

Безопасности от отказа.

Безопасности от возможной боли.

Но сейчас моя душа разрывается на части. Мое сердце перестало биться. Я поклялась, что никогда больше не полюблю, но Бронвин права: я не могу прожить всю оставшуюся жизнь, скрываясь.

Прячась от жизни.

Но самое главное, прячась от самой себя.

— Пьер, — ее голос нежный, как шелк. — Пьер, — снова говорит она тихо и мягко.

— Ева, — говорю я и сажусь в постели. — Что ты здесь делаешь?

Она одета в тот же желтый сарафан, что был на ней в день, когда мы зашли в этот дом и решили купить его. Ее светлые волосы сексуально растрепаны и мягко спадают на плечи. Она стоит возле нашей кровати и просто смотрит на меня. Ева такая красивая, зеленый оттенок ее глаз гипнотизирует и манит.

Она излучает теплый свет — это видно по ее улыбке. Спокойствие Евы овладевает мной. Я еще даже не прикоснулся к ней, а ей уже удалось принести покой в мою душу.

— Я здесь, потому что пришло время, Пьер.

Я спускаю ноги с одной стороны кровати, и она делает шаг назад.

— Не отходи, позволь мне почувствовать тебя.

Ева делает несколько шагов ко мне, я расставляю ноги, и она идеально заполняет пустое пространство. Она была создана для меня. Создана, чтобы быть со мной. Кладу голову на ее животик и обнимаю руками за талию, чтобы поближе притянуть ее доброту и тепло к себе.

— Могу я уйти с тобой? — с нетерпением спрашиваю я, пока мои губы скользят по тонкому материалу, покрывающему ее животик.

— Я здесь не для того, чтобы забрать тебя.

— Ева, я едва дышу. Я тону и не могу выбраться. Ты нужна мне. Забери меня с собой.

Ее смех напоминает мне звон церковных колоколов, но не глубокий, от которого эхо разносится на километры, а сладкий тонкий звук колокольчиков, используемых внутри стен святого дома.

— Пьер, я здесь, чтобы отпустить тебя, — она проводит ладонью по моей щеке.

— Ты не можешь, я не позволю тебе, — мне едва удается дышать.