Несколько человек собрались вокруг открытой могилы, пока гроб опускают в землю. Эмма держит меня за руку, а второй обнимает плюшевого мишку. Она стоит перед Пьером, который одну руку по-отцовски положил ей на плечо, а другой обнимает меня за талию.

У меня текут слезы, голова кружится, пока я стою и говорю свое последнее «прощай» женщине, которая была матерью, лучшим другом и по-настоящему прекрасным человеком.

Ярко-красные и желтые розы украшают ее гроб — ее любимые цветы.

Комок застревает в горле, и мне никак не удается избавиться от него. Я плачу сильнее, когда гроб опускается. Воспоминания о материнском отношении ко мне, о ее красивом и душевном смехе мелькают в памяти при мысли о Бронвин.

Пьер крепче прижимает меня к себе и ближе притягивает плачущую Эмму. Мы долго и горестно плачем, потому что эта прекрасная женщина была отобрана у нас слишком рано.

Эта часть службы длится не более получаса, и как только гроб опущен и последние слова сказаны, все друзья Бронвин подходят пожелать мне всего самого наилучшего в последний раз, прежде чем уйти.

Во второй половине дня солнце ужасно печет, и в итоге остаемся только я, Эмма и Пьер.

Эмма сидит на идеально ухоженной, пышной темно-зеленой траве со скрещенными ногами. Ее прекрасные щечки покраснели из-за непрекращающегося потока слез, и она крепко прижимает к себе плюшевого мишку.

— Я пойду и подгоню машину, — говорит Пьер, замечая, как я наблюдаю за Эммой.

— Хорошо.

Он наклоняется и целует меня, прежде чем тихо уйти.

— Эмма, — говорю я, садясь рядом с ней на траву. Моя юбка слишком высоко задирается на бедрах, но этого никто не видит, поэтому мне все равно. Я нужна своему ребенку, и я буду рядом с ней.

— Все было так же, когда папа умер, — говорит она, а крупные слезы продолжают катиться по ее щекам.

— Знаю, солнышко. Это трудное время.

Она поворачивается ко мне, ее глаза красные и мокрые из-за пролитых слез.

— Я не хочу, чтобы Бог забрал и тебя, мамочка. — Она наклоняется и обнимает меня изо всех сил.

— Я тоже надеюсь, что Бог меня не заберет. — Я обнимаю ее и целую.

— Что, если ты заболеешь, как и бабушка. Кто будет присматривать за тобой, пока я буду в школе? — ее вопрос такой искренний и невинный.

— Я буду, — говорит Пьер, стоя позади нас. — Я буду присматривать за твоей мамой и за тобой, потому что так делает семья, Эмма. Мы присматриваем друг за другом и никогда не отпускаем.

Мы с Эммой поворачиваемся, чтобы увидеть, как Пьер в своем костюме становится на колени на траву.

— Хорошо, — говорит Эмма, легко принимая его слова, затем встает и оборачивает свои руки вокруг его шеи.

Пьер встает и предлагает мне свою руку. Когда наши ладони соприкасаются, это ощущается таким правильным, что оглушительные искры проходят сквозь все мое тело. Слова Пьера о семье и вечности оседают глубоко во мне. Он убежден, что мы должны быть семьей. Он уверен, что мы принадлежим друг другу.

И вдруг мой собственный луч солнца прорывается сквозь сумерки моей души. Вся тьма тает, все мои так называемые «правила» рушатся, и я остаюсь совершенно обнаженной и неприкрытой — готовой, наконец, принять драгоценный дар, который Пьер пытается вручить мне.

— Пьер, — говорю я, и в прикосновениях наших рук ощущается сейчас нечто большее.

— Oui? — он поворачивается, чтобы посмотреть на меня. В его серых глазах отражается неистовая сила.

— Я люблю тебя, — наконец, признаю я, когда последний кирпич неуверенности рушится, а тяжелый туман мучений рассеивается.

Пьер с трудом сглатывает.

— Я знаю, — говорит он.

А затем его взгляд становится дерзким, и он захватывает мои губы поцелуем, показывая мне, что он — мое будущее, а я — его.

Прошло три недели с похорон Бронвин, и две после предварительного заседания суда для мистера Рукоблуда.

Оказывается, это не первое его подобное обвинение. В прошлом году на рождественской вечеринке он совершил подобное с коллегой, с которой работал в одной фирме. Она выдвинула обвинения, но так как это было его первое нарушение, суд решил, что всему виной слишком большое количество алкоголя, поэтому его просто оштрафовали и отпустили.

Но не похоже, что в этот раз ему все так легко сойдет с рук. Дата суда назначена на февраль, и я надеюсь, что он получит наказание, которого заслуживает.

— Холли, — говорит Ангус, когда я вхожу в его кабинет. — Как ты себя чувствуешь?

Я сажусь в кресло напротив него и скрещиваю ноги, а затем складываю руки на коленях.

— Было тяжело, но сейчас все в порядке.

— Полагаю, вы с Пьером... — он недоговаривает.

— Мы? — уточняю я, приподнимая брови, а сама выпрямляю спину, провоцируя его перейти на личное.

— Вместе? — его голос звучит так, будто он надеется, что я скажу «нет».

— Поскольку он больше здесь не работает, это не имеет никакого отношения к моей работе.

— Да?

— Другими словами, это все еще не твое проклятое дело, Ангус. — Я встаю и разглаживаю складки на своих брюках. — Что-нибудь еще? — спрашиваю, улыбаясь, в то время как сама поправляю пиджак.

— Мне просто интересно, нашел ли Пьер другую работу, потому что, ну... — он заикается между словами. — Если он хочет вернуться... — он замолкает и смотрит на меня, в ожидании ответа.

— Тогда тебе лучше позвонить и предложить ему вернуться на работу. Прости, но я не могу говорить за Пьера.

— Да, конечно, хорошо, — бормочет он, глядя вниз на единственный лист бумаги на своем столе.

— Перед сменой будет собрание?

— Нет, не сегодня.

— Какое-то особенное меню?

— Нет. Все как всегда.

— Хорошо. Ну, пойду и проверю бар.

Я выхожу и улыбаюсь. Ангус вел себя как мудак по отношению к Пьеру, и тот уволился. С Пьером невероятно трудно работать, но он отличный шеф-повар. Ангус знал, каков Пьер, и все равно проверял его на прочность. Я не могу представить, чтобы Пьер когда-либо мог с кем-либо сработаться без конфликтов, но в данном случае виноват Ангус.

Когда выхожу из кабинета, я чувствую, что мой телефон вибрирует в кармане. Достаю его, провожу пальцем по экрану и вижу сообщение от Пьера.

Увольняйся и возвращайся домой.

Исчезни, я работаю.

Я позабочусь о тебе. Хочу, чтобы ты вернулась домой.

Даже в своих текстовых сообщениях он невероятно хорош.

Я игнорирую тебя.

Ты не можешь игнорировать меня. Я хочу твое тело, поезжай домой.

Выключаю телефон…

Я могу почувствовать губки твоей красивой киски на своем языке. Могу вспомнить твой великолепный вкус, как твои соки стекают на мой подбородок.

Я улыбаюсь, когда читаю его сообщение. Маньяк.

Я не разговариваю с тобой.

Твои ноги на моих плечах, твои великолепные стоны в моих ушах, пока я облизываю твою горячую киску.

Час от часу не легче. УБИРАЙСЯ.

Мой член отчаянно хочет заполнить тебя, мое тело жаждет твоей дрожи, пока я буду обнимать тебя и заниматься с тобой любовью.

Господи, почему здесь так жарко?

Его слова творят нечто невероятное с моим телом, и я сжимаю бедра в предвкушении.

Серьезно, отвали. Пиши, только если это чрезвычайная ситуация, или Эмме что-нибудь будет нужно.

Мне нужно кое-что. Мне нужно быть внутри тебя, облизывать и поглощать тебя. Мне нужно облить тебя сахарным сиропом и тщательно слизать его с каждого изгиба твоего тела.

Вот и все — никакого секса неделю.

Позволь мне заняться с тобой любовью. Позволь удовлетворить твое тело. Ты хочешь меня так же сильно, как и я тебя. Приезжай домой, mon chéri, пусть наши тела сольются в экстазе.