Если он к ней только пальцем прикоснётся, я ему голыми руками все кишки вырву и пошлю его родственничкам — пусть лопают вместо ланча!

О чём только моя сестрица думает? Этот тип... этот лу-у-узер! Да он даже одним воздухом с ней дышать не достоин, уже не говоря, чтобы приглашать её на свидание. Ну, подумаешь, позвал! Так что? Она же не обязана соглашаться!

— Боишься, что если ты ему откажешь, он тебя в дальнем углу двора зароет? — задаю я вопрос за обедом, всё ещё не отойдя от услышанной новости.

Моя сестра Бронте бросает на меня взгляд, означающий: «Прошу прощения, но я уж как-нибудь сама о себе позабочусь!», а вслух произносит:

— Прошу прощения, но я уж как-нибудь сама о себе позабочусь!

Она научилась этому взгляду у нашей мамули, упокой Господи её душу. Я бросаю на Бронте взгляд, означающий: «Куда тебе!», а вслух произношу:

— Ты этот кусок пиццы будешь?

Бронте сгребает с пиццы начинку, скидывает её на тарелку отцу и ест то, что остаётся. Она на высокоуглеводной диете, то есть питается как раз тем, чего не может есть папа, который сидит на низкоуглеводной. Такое распределение ролей делает их партнёрами в некоем симбиотическом союзе. Это я по-научному. Если человек отличный спортсмен, это ещё не значит, что у него пусто в голове.

Мамуля, упокой Господи её душу, всё ещё висит на телефоне. Пытается договориться с соседом, чтобы тот не косил свой газон в семь утра по воскресеньям. Не понимаю, на кой ей телефон — в открытое окно нам прекрасно слышно, что отвечает сосед. Чтобы добиться своего, мамуля прибегает к особой тактике: ходит вокруг да около и пытается сделать брешь в линии обороны соседа, задушевно пересказывая ему местные сплетни. Ну вы знаете — создаешь у противника впечатление ложной безопасности, а потом ка-а-ак вмажешь — и выноси готовенького. Это такая невероятно важная беседа, что мамуля даже еду готовить не стала, заказала пиццу. Причём заказывать пришлось по Интернету — телефон-то занят.

Мамуля больше не готовит. Вообще перестала вести себя как мать и жена, когда узнала, что папуля, впав в кризис среднего возраста, сотворил кое-что, о чём не говорят вслух. Мы с Бронте пришли к выводу, что мамуля, упокой Господи её душу, внутренне умерла и ещё не восстала из мёртвых. Мы терпеливо ждём, но пока что наш удел — пицца из соседней забегаловки.

— Мне шестнадцать, — говорит Бронте, — и я могу встречаться, с кем хочу!

— А мой священный долг старшего брата требует, чтобы я спас тебя от себя самой.

Она впечатывает оба кулака в крышку стола, отчего все тарелки подпрыгивают.

— Ну да, конечно, ты родился на пятнадцать минут раньше, а всё потому, что вечно норовишь пролезть без очереди!

В поисках союзника я поворачиваюсь к папуле:

— Пап, это вообще как — ты разрешаешь своей дочке встречаться с представителем другого биологического вида?

Папуля отрывает взгляд от наваленных на тарелке кружков пепперони и расползшегося сыра.

— Встречаться? — мямлит он. Похоже, мысль о том, что Бронте собирается на свидание, действует на его мозг, как электромагнит — из моей фразы высосались все слова, кроме слова «встречаться», только его он и расслышал.

— Не смешно! — говорит Бронте.

— Даже печально! — соглашаюсь я. — Он же вроде... не знаю... из рода снежных человеков, что ли?

— Встречаться? — Папулю заклинило.

— Если он большой, — подчёркнуто выговаривает Бронте, — то это ещё не значит, что он похож на обезьяну. Да если уж на то пошло, то самая примитивная обезьяна в нашем округе — это ты, Теннисон.

— Да брось ты! Он же для тебя просто очередная бродячая собачонка!

Бронте издаёт яростное рычание, совсем как те полубешеные твари, которых она вечно притаскивает домой. Вернее, притаскивала до тех пор, пока папе с мамой не надоело, что дом похож на приют для бесхозных животных, и они не положили этому конец. После чего мы перешли на рыбок. В доме теперь тихо, как в аквариуме.

— Мы знаем этого молодого человека? — спрашивает отец.

Бронте вздыхает и яростно вгрызается в свою обессыренную пиццу.

— Его зовут Брюстер Ролинс, и он совсем не такой, как про него говорят!

Кто же так представляет потенциального бойфренда своему отцу? Ура. Может, папуля устрашится и скажет своё веское слово?

— Конкретно — что про него говорят? — спрашивает он. Наш папа всегда начинает фразу со слова «конкретно» в тех случаях, когда подозревает, что ответ ему не понравится. Я едко хихикаю — Бронте влипла. Она двигает меня кулаком в плечо.

«Что говорят про Громилу? — думаю я. — Лучше сказать, чего про него неговорят!» А вслух произношу:

— Ну, например... В восьмом классе его единогласно признали Наиболее Подходящим Кандидатом На Высшую Меру.

— Он тихий, — возражает Бронте. — Он нелюдим, но это не значит, что он плохой. Сами знаете, как говорят — «тихие воды глубоки».

— Гораздо лучше подошла бы пословица про омут с чертями.

Бронте снова двигает меня по плечу.

— В следующий раз, — обещает она, — я тебе врежу твоей же лакроссной [1]клюшкой.

— Нелюдим... — задумчиво повторяет папа.

— Это значит, что он замкнутый, необщительный, — подаёт голос мамуля с того конца комнаты — как будто он сам не знает. Мама никогда не упустит возможности выставить папу дураком.

— Ваша мама, — угрюмо замечает папуля, — отлично знает, что «нелюдим» — это было моё слово.

— Как бы не так, — отзывается мамуля. — Моё!

С самого детсада мы с сестрой живём под гнётом проклятья — проклятья трудных слов. Мама с папой по очереди каждый день скармливают нам по одному заковыристому словечку, которое мы должны проглотить и не подавиться. Вот так вот бывает, когда оба твоих родителя — профессора литературы. А ещё нам выпала тяжкая судьба носить имена померших литераторов. Если хотите знать моё мнение, то это чересчур аберрантно [2](мамино слово). Будучи учителями, они могли бы сообразить, что имечко типа «Теннисон Стернбергер» будет выглядеть нелепо на любом скантроне [3].

— Громила — он из неблагополучной семьи, — поясняю я. — Они все там с вывихом.

— Вот не надо, — кривится Бронте. — Можно подумать, что у нас семья не с вывихом.

— Вывих только у вашего папы, — заявляет мамуля. — Но он с ним, кажется, сроднился.

Из мамы получился бы отличный снайпер, если бы она пошла по этой части. Каждый раз, когда она выстреливает каким-нибудь метким замечанием, у меня возникает крохотная надежда, что её душа умерла всё же не окончательно.

А вот у Громилы вообще нет матери. И отца тоже. Никто не знает, в чём там дело. Известно только, что он живёт со своим дядей и восьмилетним братом, который выглядит так, будто воспитывается в волчьей стае. Ну и семейка! Нет, что хотите, а Фея Здравого Смысла мою сестрицу не посещала никогда.

— Конкретно — когда ты собираешься встретиться с этим молодым человеком? — вопрошает папуля.

— В субботу вечером. Пойдём поиграть в мини-гольф.

— Ну прям тебе высший свет! — фыркаю я.

— Заткнись!

И я затыкаюсь, потому что узнал всё, что нужно.