Я не осмеливаюсь сказать, что пришел за книгами. Я не решаюсь сказать правду.

— Да зачем они мне? — кричу я.

Пия-Мария смеется.

— Пошли с нами! — говорит она.

— Куда?

Они переходят улицу и останавливаются рядом со мной. Манни внимательно исследует витрину, словно ищет то, что могло бы выдать мой интерес. Затем снова смотрит на меня. Его взгляд словно приклеивается к моему лицу. Глаза смотрят слегка насмешливо, но вполне дружелюбно. Вот только этот дружелюбный взгляд не вяжется с общим выражением лица со стиснутыми челюстями.

— Мы идем домой к Пии-Марии, — говорит Манни и кивает на Пию. В руке у него два видеофильма.

— Я тороплюсь, — вру я.

Мы с Джимом шагаем по Кунгсгатан. Сегодня воскресенье — Sunday — и действительно, в небе то солнце, то снег. Апрельская погода. «И такое случается, — говорит Джим. — Апрель непредсказуем. То снег, то солнце».

Мне приходит в голову, что наши поездки похожи на апрельскую погоду. Иногда мне приходится несладко.

Со всего города идут люди в ту же сторону, что и мы. Некоторые поодиночке, другие — парами, как мы с Джимом.

Мы добираемся до Южного сектора, и я читаю текст на табло над входом: «Домашний матч с „AIK“ 13:30!» Желто-голубые флаги хлопают на ветру.

И снова, как в детстве, меня переполняют знакомые чувства. Шагая с Джимом по Кунгсгатан, я всегда испытывал приятное ожидание. Нечто торжественное. Это чувство было особенно сильно в начале игрового сезона, после долгого зимнего перерыва, и в конце сентября, когда финальные сражения ужесточались и по дороге на стадион в воздухе начинало витать что-то почти религиозное.

Когда я был маленьким, мне было интересно, смогу ли я идти один, как взрослый. Джим всегда держал меня за руку (наверное, потому что ходил размашистыми шагами и боялся, что я отстану), я вытаскивал свою ладошку из его пятерни и шел самостоятельно. Затем, осознав, что это не так просто, я тайком совал руку в ладонь Джима, позволяя ему снова тащить себя как на буксире.

Внезапно я вспоминаю песенку, простенькую рифмовку, которую придумал сам и напевал про себя: «Вот идут Джим и Ким; Джим, Джим, Джим и Ким! Вот идут Джим и Ким; Джим, Джим, Джим и Ким!»

Тогда мне казалось, что в этой песенке скрыт тайный смысл: наши имена похожи, и это доказывает, что мы похожи друг на друга. Затем я заметил, что это не так, что едва ли есть два настолько непохожих человека, как мы с Джимом. Он большой, словно медведь, а я — тонкий, как спаржа. Но мы мыслим похоже. А это, по-моему, было гораздо важнее.

После матча мы пойдем еще более длинными шагами, потому что будем торопиться домой. Нас ждет баранина по-индийски. Это воскресное блюдо. С кокосом и ломтиками банана, миндалем, разными пряностями, и все это плавает в желто-красном соусе вместе с кусочками мяса, такими нежными, что тают во рту. Мы с Джимом не знаем ничего вкуснее. Бывают такие матчи, когда мы гораздо охотнее обсуждаем баранину по-индийски, чем футбол.

Сегодняшний матч не оправдывает моих ожиданий. Прискорбная игра. Неконтактная. Позиционная война посреди поля. Высокие передачи, разрушающие атаки противника, которые ветер сдувает за боковую линию. Типичная ничья. Много борьбы, беготни и нервов.

Полная фигня.

Мне интересно, что делают Филип и Туве? Где они могут быть в этот апрельский выходной, терзаемый изо всех сил ветром.

— Их заклинило, — говорит Джим.

Тут я чувствую, что кто-то плюнул мне прямо на макушку. Я поднимаю руку и, не оборачиваясь, провожу по волосам. Ладонь становится влажной. На моей голове чей-то тягучий плевок. Я чертыхаюсь, но стараюсь сохранить вид, будто ничего не случилось. Я знаю, что другого выхода нет. Сохраняя на лице маску невозмутимости, я стою и молчу. Затем оборачиваюсь к Джиму.

— Они тянут время, — бормочу я как можно тише.

Джим кивает. Он ничего не заметил.

— Если так и дальше пойдет, то — конец футболу, — вздыхает он.

Счет ноль-ноль. Болельщики свистят, мы поднимаемся с мест. Я говорю, что неплохо бы перекусить. Предвкушаю баранину по-индийски. Но тут я вспоминаю про плевок, и от мысли, что есть люди, которым ничего не стоит плюнуть на других, мой желудок сжимается от отвращения.

Сегодня ветрено, Филип и Манни стоят у моего дома и ждут меня. Несколько дней назад Манни побрил голову, эффект оказался неслыханным. Его голова отсвечивает бледнотой, словно пролежавший много лет под водой камень, поднятый со дна.

Я впервые вижу его в новом облике. Стараюсь не пялиться.

Делаю вид, что наблюдаю за сороками, играющими со встречным ветром. Они взмывают на воздушных волнах над Астраканвэген, потом устремляются к липам на другой стороне улицы, рассаживаются на ветвях и принимаются хором стрекотать.

— Привет, Ким! — говорит Филип.

— Здорово, Филип, — отвечаю я.

Я не могу отвести взгляд от Манни. Для меня его превращение стало шоком. Кажется, Манни стал совсем другим человеком. Словно прежнего, довольно медлительного парня включили в розетку. Он отмечает все, что происходит вокруг, и ищет повод для действия. Словно ему требовался ток, высокое напряжение, и он нашел у себя кнопку.

Отведя взгляд от лысой головы, я вижу прежнего Манни. Снова и снова я вглядываюсь в его лицо. Всматриваюсь в плутоватые насмешливые глаза, равнодушные губы. Да, конечно же, это Манни. Так он сейчас выглядит. Я медленно принимаю его новый облик. Для меня все еще существует прежний Манни, парень, которого я немного знаю. Но как его воспримут другие, те, кто встретит его впервые? Кого они увидят?

Хищный взгляд Манни замечает сотенную купюру в моей руке. Я иду в магазин за смягчающим средством для Кристин.

— Что, Кимме, дела?

Я пожимаю плечами.

— Ну да.

— Опять идешь за книжками?

Я ухмыляюсь и качаю головой.

— У нас тут дело на миллион, — перебивает его Филип. — Ты должен пойти с нами. Пойдешь?

Он чешет голову с курчавыми волосами и смущенно смеется. Манни тоже гогочет. Он начинает валять дурака, делая вид, что боксирует со мной.

Я отступаю в сторону и прыгаю на дорогу.

— Конечно, если тебе не надо сидеть дома и читать книжки, — добавляет Манни и снова атакует меня.

Я опять отпрыгиваю, смеюсь, потому что не знаю, как вести себя в такой ситуации. Но ты спасаешь меня, Филип.

— Кимме нужно идти, — решительно говорит он и покровительственно обнимает меня за плечи.

Иногда я думаю, что такие, как ты, могут однажды спасти землю. Ты родился, чтобы стать лидером. Собственно, я думаю, ты — прообраз скаута или кого-то в этом роде. Прежде чем возникли скауты, должен был появиться тот, кто подкинул им саму идею. (К сожалению, я должен сделать здесь уточнение: я так думал о тебе сначала, Филип. Тогда я видел в тебе лишь эти стороны характера).

Но скаутинг — это слишком банально для тебя, Филип. Все скауты в твоих глазах одинаковы. Они выбираются в ближайший лес, ставят там целый палаточный городок, живут в своих палатках неделю, сгребают вещи в кучу, выкидывают колышки от палаток и разъезжаются по домам в белых микроавтобусах. Филип считает, что они похожи на муравьев.

Для Филипа имеют значение лишь птицы. Он ими просто бредит. Для нас, остальных, его увлечение могло бы быть чем угодно. Например, крутым приключением.

Сейчас Филип зовет меня на глухариный ток далеко в лесной чаще. Почти четыре мили на велосипеде, а затем еще довольно долго пешком.

— Стоящее дело, — уверяет меня он. — Ты еще ничего подобного не видал.

— Может быть, — отвечаю я.

Слов «довольно глупо» не существует в лексиконе Филипа. «Может быть» — это лишь другой способ в его понимании сказать «конечно».

— Клево, — говорит он и в шутку боксирует мне в живот, подкрепляя наше соглашение.

Манни радостно кивает своей каменной головой. Он делает шаг вперед, чтобы тоже ударить меня в живот.