Дентон взял у Терри рисунок, и его рука, случайно или намеренно, коснулась ее груди.

Интересно, знает ли его жена, что он готов трахнуть любую особу женского пола, подумала она и направилась к жене убитого, белокурой красотке, немного похожей на знаменитую кинозвезду пятидесятых Грейс Келли. Сейчас ее бледно-голубые глаза покраснели, а по щекам растекся макияж.

Терри выразила ей соболезнования.

– Но почему… Харрисон? Вот так… без всякой причины. Вы можете мне сказать… почему? – Женщина вгляделась в лицо Терри, ожидая ответа.

– Надеюсь, вы поможете нам это понять, – мягко проговорила она.

Красотка отрицательно покачала головой, тряхнув подстриженными «под пажа» белокурыми волосами.

Дентон поманил Терри. На его лице играла смутная улыбка, которая обычно не предвещала ничего хорошего. Он наклонился ближе, пахнув на нее табачным запахом, смешанным со знакомым лимонным лосьоном после бритья. Рядом стояли двое детективов и несколько технических экспертов.

– Нужно провести тщательный лабораторный анализ. – Дентон взмахнул рисунком. – Вы меня поняли?

Терри кивнула:

– Да.

Он наклонился к ее уху, стиснув плечо:

– Подвезти тебя в центр?

Терри вывернулась из его захвата. Плечо болело, ведь именно сюда попала та пуля. Осознавал ли это Дентон? Разумеется, потому что был по природе садистом.

– Я на своей машине, – ответила Терри, пытаясь не выдать своих чувств. С этим человеком надо быть осторожной. Он может доставить много неприятностей. Конечно, и Терри могла сделать то же самое для него, но лучше до этого не доводить. – Я тут задержусь. Посмотрю, что даст осмотр места преступления.

– Правильно, – согласился Дентон.

– Натан такой же латинос, как и еврей, – с улыбкой произнес Хулио. Они с женой, как обычно, обсуждали меня, не смущаясь моего присутствия.

А чего смущаться, ведь Хулио мой самый близкий и единственный друг. И по правде говоря, мне самому до конца неведомо, кто я есть – внук моей бабушки Розы или внук другой бабушки, Долорес.

Мы ужинали в гостиной их квартиры. Я, Хулио и его жена Джессика. Здесь же неподалеку в плетеной кроватке спал их младенец. Звучала негромкая музыка. «Голос», главный хит Гектора Лаво 1975 года. Но это только потому, что я принес недавно вышедший диск этого знаменитого пуэрто-риканского певца в стиле сальса. Иначе бы сейчас звучал Моцарт или Бетховен, к которым я до сих пор никак не привыкну.

Квартира у моих друзей отличная. Два этажа на Девяносто четвертой улице между Пятой авеню и Мэдисон-сквер. Просторная гостиная, кожаный диван, персидский ковер, антиквариат. По иронии судьбы отсюда всего несколько минут ходьбы до убогих улиц Эль-Баррио, где Хулио вырос.

Мы дружим целую вечность. Его тетя жила в одном доме с моей бабушкой, и Хулио постоянно находился у нее, поскольку тут было лучше, чем там, где он жил со своей мамой, которая с трудом зарабатывала на жизнь. Отца у него не было. Однажды я забрел на чердак, где мы и познакомились. Хулио там тайком покуривал травку. Вскоре он дал мне затянуться в первый раз. Нам было одиннадцать лет. Когда я пришел в себя от кашля, он начал мне рассказывать о музыке Принса и Карлоса Сантаны.

Вскоре мы стали неразлучны, как братья, и я начал бывать в квартале у Хулио почти каждый день. Мы жили в приличном районе, в просторной квартире на углу Восьмой авеню и Двадцать четвертой улицы, но в Эль-Баррио было просто здорово. Родители поначалу отнеслись к моим походам подозрительно, но я сказал, что хочу улучшить свой испанский, и они успокоились.

Хулио покупал косяки марихуаны у одного торговца, который часто появлялся у нашей школы. Мы лезли на чердак, накуривались и шли к моей бабушке смотреть телевизор или заниматься с игровой приставкой «Нинтендо». При этом нас все время разбирал смех, а бабушка спрашивала: «Que es tan chistoso?» [4]– что смешило нас еще сильнее.

Я вспомнил свою комнату в доме родителей, увешанную плакатами Че и Сантаны. А потом, как обычно, тот злополучный вечер и лицо отца.

Рано или поздно он должен был догадаться. Я понимал, что это неизбежно, и даже хотел, чтобы он узнал. Воображал себя крутым и бесстрашным, приносил домой это дерьмо, травку и крэк, [5]даже не заботясь как следует припрятать. И это при том, что мой отец служил в полиции, в отделе борьбы с распространением наркотиков. В общем, взрыв произошел. Отец обнаружил тайник.

– Ты что, не знаешь, чем я занимаюсь? Да мы каждую неделю находим таких ребят, как ты, погибшими от передозировки. Что с тобой случилось?

Отец продолжал еще очень долго. Лицо раскраснелось, жилки на лбу набухли. И он не отстал от меня, пока я не рассказал, откуда принес это дерьмо, потом ринулся искать негодяя, который превратил его сына в наркомана. Я перепугался. Позвонил Хулио, сказал, чтобы он предупредил торговца, мы договорились встретиться позднее.

Я очнулся от воспоминаний, потер виски.

– Голова разболелась, старина? – спросил Хулио.

– Да так, ничего.

У меня действительно иногда побаливает голова. Особенно когда дела идут неважно. Доктора никакой патологии не нашли, и мама настояла, чтобы я пошел к психоаналитику. Тот заявил, что это у меня от затаенного чувства вины. Я мысленно послал его в задницу и больше не приходил. Однако сейчас голова разболелась уж точно по иной причине. Из-за неопределенного странного предчувствия, которое меня охватило днем и не оставляло до сих пор.

Хулио увлеченно рассказывал об иске, каким занимался. Они с женой были младшими партнерами в солидной адвокатской фирме на Манхэттене. Хулио вел дела, связанные с недвижимостью.

– А помнишь, мы мечтали, что ты станешь музыкантом, а я буду делать обложки для твоих дисков?

Хулио усмехнулся:

– Это было давным-давно.

– Ты хочешь сказать, что не поменялся бы местами с Марком Энтони? [6]

– Да ни за что! Меня даже не соблазнит его роскошная жена, Джей-Ло. – Он бросил взгляд на свою жену. – Которая не идет ни в какое сравнение с Джессикой. И, к твоему сведению, я люблю свою работу. – Он улыбнулся.

Главные скуловые мышцы, управляющие движениями губ и щек, сработали синхронно с окологлазными мышцами, что означало подлинную улыбку. Ее невозможно сымитировать. Это была правда. Он действительно любил свою работу и жену. – А как насчет твоей мечты стать художником?

– А я и есть художник.

– Коп-художник. Это существенно сужает творческий диапазон. – Хулио снова улыбнулся. – Джесс, я говорил тебе, что Натан был самым лучшим на курсе в академии и получил много наград?

– Да уж раз десять, не меньше.

Я со вздохом посмотрел на Джесс:

– Не верь ничему, что говорит твой муж. Вернее, не так. Не верь всему, что говорит твой муж.

Я провел в патрульной службе всего шесть месяцев, но и этого оказалось достаточно. Дольше не выдержал. Меня раздражало все – дрянной кофе, мерзкие сутенеры, мелкие воришки и разная прочая дрянь. Я пошел туда, надеясь, что это уменьшит мучения, притушит чувство вины. Не получилось.

Ребенок заворочался в кроватке, я поднял его и начал баюкать, пока он не затих.

– Вот твое истинное призвание, старина. Тебе надо стать нянькой.

– Что ты мелешь? – возмутилась Джессика. – Натан просто прирожденный отец.

Брови Хулио поползли вверх, углы рта опустились. Эти «единицы движения» предполагали тревогу или печаль. Я не понимал почему.

Джесс наклонилась ко мне:

– Натан, у нас в офисе есть очень хорошая девушка, Оливия…

– Оливия? – перебил ее Хулио. – Для Натана? Исключено.

– Почему? Она симпатичная и…

– Нет, не годится. Натану нужна другая.

– Какая?

– Не Оливия.

– Ребята! – воскликнул я. – Вы не забыли, что я еще тут, в комнате?