— А как здесь оказался приз «Лучшего продавца года», когда вы здесь единственный продавец?

Конечно, я переступил границу, но в тот момент я ощущал себя на равных с ним.

Мэр оставался спиной ко мне.

— Есть годы, когда я не принимаю приза. Иногда он остается в коробке. — Он обернулся и сурово посмотрел на меня, но затем суровость медленно перешла в широкую улыбку, и он повторил: — Иногда он остается в коробке.

Пока мы разговаривали, материализовался день — день ясного неба и холода. Трейлер утратил бронзово-оранжевое свечение, но в нем было жарче, чем в аду. Заработал факс.

Мэр подошел, вытащил лист.

— Процентные ставки понижаются, Лоренс. Время покупать. Раз уж ты здесь, не подобрать ли тебе чего-нибудь симпатичного? Скажем, без выплаты наличными сразу или процентов в течение шести месяцев. Это означает, что ты практически украдешь у меня машину. Вот что я тебе скажу: машина говорит о человеке чертовски много, и, если ты такой человек, каким я тебя считаю, ты ведь собираешься высмотреть себе новую женщину, верно?

На такой вопрос не ожидают ответа.

Мэр указывал на свою стоянку:

— У меня есть кое-что, я ее называю «Восторг холостяка», кое-что спортивное, но не слишком броское, кое-что для разведенного, вроде тебя, с учетом нашей непрерывно меняющейся социальной динамики. Можешь ездить на ней на киносеансы или по воскресеньям в церковь или привозить сына домой в удобном детском сиденьице. Поверь мне, на ней просто написано твое имя. — Тут мэра отвлек зуммер, возвестивший еще один раунд в схватке с жизнью. — Как я говорил, они вернулись. Я тебе позвоню, Лоренс. — С этими словами мэр взял несколько леденцов из вазы у него под рукой и вышел на холод.

Автоответчик мигал. Голос Джанин был менее резким, чем обычно:

— Ты здесь? Возьми трубку.

На заднем плане я услышал смех Эдди. В эту секунду я даже не мог представить себе его лицо.

Джанин снова сказала:

— Позвони мне, когда вернешься. — Она выждала. — Мы не едем во Флориду. Я беременна. — Она повесила трубку.

Я просто уехал из дома. Только бы не быть там. Макс сидел рядом со мной, отключенный от всего, — мне бы так. В пасти он держал свою жевательную кость.

У склада на окраине, металлической крепости, обнесенной колючей проволокой, я припарковался и вылез из машины. Открыл помещение, которое арендовал, чтобы хранить вещи, сохраненные после моего брака.

Я не мог стерпеть полного ограбления или унизительности дешевой распродажи. Черт побери, почему бы тогда не записаться на собственное публичное побиение камнями. Обходилось мне это в тридцать три доллара в месяц — только арендной платы.

Внутри хранились мишень для дротиков, доска для игры в триктрак, она же шахматная, она же шашечная, набор гантелей, велотренажер, настольный футбол с игроками, нанизанными на прутья, настольный бильярд, складные стулья и машинка для попкорна, плейер, набор для «мартини» со стаканами и шейкером, сломанный автоответчик, телевизор первого поколения на который, чтобы хоть что-нибудь видеть, требовалось смотреть прямо… И все это еще не оплачено, куплено в рассрочку от трех до пяти лет при безбожных процентах. Насколько мне помнилось, за всю нашу совместную жизнь мы сыграли только две партии в настольный футбол — потом наш брак распался.

Было примерно одиннадцать часов, когда я проехал мимо дома Лайзы Кэндол. Я просто не мог выбросить из головы эту женщину. В ее квартире было темно, но в квартире под ней горел свет. Тень двигалась на фоне серебристого снопа лучей от телевизионного экрана.

Мне следовало уехать, и я уехал, но полчаса спустя позвонил ей из телефонной будки. Никто не ответил. Я долго не вешал трубку. Меня не заботило, что я нарушаю соглашение с мэром. Я ведь не собирался упоминать о деле — только скажу, что именно я нашел ее ребенка.

Я покружил по кварталу, где жила Лойс, затем снова позвонил Кэндол, и снова ответа не было. Я вернулся к ее дому, припарковался и начал ждать. Ночь продвинулась за половину двенадцатого. Все казалось вневременным, снег падал и падал, но теперь мягко, тяжелыми хлопьями.

Не знаю, почему беременность Джанин хоть что-то значила для меня, и тем не менее… Я вспомнил, как она сказала мне, что беременна Эдди. В глубине сердца я знал, что будь я все еще женат, так находился бы сейчас дома, в постели, а здесь я в эту глухую ночь потому, что убегаю от себя, от холодной тьмы того места, где когда-то жил со своей семьей.

Я посмотрел вдоль улицы и снова включил мотор. За годы здесь кое-что изменилось. Почти половина особняков преобразилась в многоквартирные дома, Лайзы Кэндол этого мира вторглись в мир пригородов. Вот навстречу чему, возможно, двигался я — навстречу опасности, необходимости продать дом только ради выплаты алиментов. Вот насколько зыбким было мое существование.

Я испытывал то же самое ощущение нерешительности, неспособности двинуться вперед, ощущение отчуждения и одиночества, западни. Как можно прийти в себя, потеряв ребенка?

И тут я понял, почему нахожусь здесь. Я вспомнил ночной фильм о полицейском, который влюбился в жену своего напарника. Затем напарника убили в перестрелке. В финале полицейский получил эту женщину. Почему-то мне казалось, что я могу пригреть Лайзу Кэндол. Вдруг из этого что-то выйдет? Я нашел тело ее ребенка. Я понимал глубину потери — моего ребенка у меня отняли. Я продолжал думать, что у нас есть общая почва для разговора.

Кто-то подъехал на машине. Я увидел дымок глушителя в багряном сиянии стоп-сигналов. Кто-то вылез из машины и исчез внутри дома. В квартире, которую снимал Лейкок, вспыхнул свет.

Я следил, как тени в квартире соприкоснулись в ночной сделке — порождение тоскливой потребности, которая гонит страдающих бессонницей во тьму, где душевный мир или отупление можно выменять в любой требуемой форме: вколов в вену, втянув через нос, вдохнув в легкие.

На протяжении часа подъехали еще две машины, и соблюдался тот же ритуал. Не здесь ли объяснение гибели девочки — в этой веренице обездоленных.

Может быть, Лейкок перекормил Кэндол амфетаминами?

Я вылез из машины, постоял в желтом свете, отбрасываемом домом, затем поднялся по лестнице и позвонил в его дверь.

По выражению в глазах Лейкока я сразу понял, что он ждал кого-то совсем другого, но он оправился с той же ироничностью, какая отличала его в старших классах школы. Он сказал:

— Дерьмо! Шеф Бойярди, [6]с вами никакой бефстроганов в горло не полезет.

Он подпирал дверь ногой. На нем была белая безрукавка. Волосы подстрижены коротко, по-военному.

— Мне надо поговорить с тобой, Реймонд.

— Боюсь, внутри дома мы милостыни не подаем. Требование администрации. Вам понятно?

На площадку из его комнаты бил жаркий запах отбросов.

Я положил ладонь на дверь:

— Хочу задать тебе несколько вопросов о твоей соседке, мисс Кэндол.

Он попытался закрыть дверь, но я протиснулся внутрь. И увидел, что он опять торгует марихуаной. На кофейном столике лежали маленькие пакетики и стояли весы.

Наши взгляды встретились.

— Вполне законно, если вы исходите из предпосылки, что жизнь — это болезнь. — Ухмылка у него была, как у крысы. Лейкок один из тех блистательных, но бунтующих типов, напоминавших мне, чем мог бы стать тот подросток из «Над пропастью во ржи», будь он реальным.

— Меня не интересуют эти твои дела, — сказал я. — Хочу спросить тебя кое о чем.

Он поглядел на меня:

— Ваше невежество в области юридических процедур… ну, откровенно говоря, оно приводит меня в ужас. При вас нет ордера на обыск, и, следовательно, с точки зрения закона ничего этого не существует. Не может считаться уликой. Но вот что я вам скажу: я готов посмотреть сквозь пальцы на эти неувязки и пойти вам навстречу исключительно из-за нашего давнего знакомства.