И по-прежнему никаких признаков Макса.

В тесной задней комнатушке я свернулся в спальном мешке, включил кассету, которую захватил из машины, и ощутил головокружение, будто падал с большой высоты в бездну мрака, в то, чего я искал столько дней, — забвение.

Я проснулся, задыхаясь от дыма, внезапно осознав окружающий меня жар, услышал вой обратной тяги и увидел пламя, лижущее переднюю комнату. Запись все еще крутилась в моем кассетнике — будто Бог говорил со мной из пламени тернового куста.

Мне обжигало легкие, пока я выбирался из спального мешка. Окна в спальне не было.

Я был внутри, в западне, а огонь растекался по наружной стене, древесина щелкала и лопалась. Я услышал звон разбитого стекла и «уф-ф!» ворвавшегося внутрь горячего воздуха. Во внешней комнате рухнула подпорка крыши, рассыпая тлеющие угли.

Хижина стонала и скрипела, колеблясь в горячем мареве. Часть крыши над моей комнатой поддалась, и еще одна подпорка обломилась, покачиваясь маятником.

Я схватил спальный мешок, обмотался им, проскочил сквозь стену жара и выбросился сквозь разбитое окно внешней комнаты. Спальный мешок прилип ко мне. Я больно ударился о землю, кое-как поднялся на ноги, скатился к озеру и бросился в воду.

Шок стиснул мне горло.

Я вынырнул в морозящий ночной воздух, затрясся, поскользнулся, снова рухнул в воду, прежде чем выбрался на берег и распростерся плашмя на иле.

Ветер бросал огонь на деревья, все отсвечивало золотыми оттенками, корявые пальцы ветвей шевелились у меня над головой. Я замерзал и поплелся назад к огню.

Ночная рубашка приклеилась к моей спине. Я скорчился у огня. Опаленная кожа натянулась, как на барабане траурного оркестра. Но боли я еще не ощущал.

На протяжении часа ветер то крепчал, то затихал, искры уплывали вверх к небу над озером. Затем начал мягко падать снег, заставляя огонь шипеть и брызгать. Наконец пламя угасло и вновь воцарился холод.

Мне пришлось разбить окно машины, так как ключи исчезли в огне. На заднем сиденье лежало одеяло Макса. Я сломал спинку заднего сиденья, чтобы забраться в багажник, и вытащил пару резиновых сапог и фонарик. Потом завернулся в одеяло, пошел назад и присел на корточки у остатков хижины. Палкой я выковырял из-под золы еще тлеющие угли. Точно расковырял рану.

Я встал и время от времени звал на помощь, слышал, как ко мне возвращалось эхо моего голоса, но никто не откликнулся. Я не знал, который был час.

Холод сковал меня, снег все падал. Я провел ночь в машине, скорчившись под одеялом.

Утро материализовалось, как гравюра, еще лишенное цветов в первых лучах рассвета. Солнца не было. Над озером курился туман, огонь все еще тлел и потрескивал там, где я его разворошил, — прочее обратилось в груду золы и пепла. Балдахин деревьев сгорел, и открылось плывущее вверху небо.

Я позвал Макса, но он так и не прибежал. Я надел резиновые сапоги и, сгорбившись от холода, отправился назад по рытвинам проселка, оставив за спиной холодный солнечный восход.

Я добрался до шоссе. На бензозаправке в миле от поворота ее владелец вышел из своего закутка, когда увидел меня. Он прикоснулся к козырьку грязной бейсболки:

— Что стряслось? Хотите, я позвоню в полицию, врачу или еще куда?

— Нет… Мне бы только воспользоваться вашим телефоном.

Эти несколько слов вызвали боль в легких. Гортань у меня драло, будто я выкурил тысячу сигарет.

Он провел меня в помещение, где воняло смазкой и хранились всякие автомобильные части. Оттуда по ледяному коридору к телефону.

Когда Лойс ответила, я не мог заставить себя заговорить. Во мне все всколыхнулось. Я только произнес ее имя, и у меня перехватило дыхание.

Хозяин стоял в конце коридора, прислушивался, прихлебывал кофе из кружки. Я посмотрел на него. Он повернулся и ушел.

— Лоренс?

— Послушай, Лойс…

— Где ты?

— Просто слушай… У меня в хижине вчера случилась маленькая неприятность.

— Какая?

— Моя хижина… Она сгорела дотла.

— Господи, но ты-то в порядке? — Она начала задавать другие вопросы, я прислонился к стене и сказал:

— Лойс.

Она сразу замолчала.

— Я прошу о большом одолжении. Мне нужно, чтобы ты заехала в какую-нибудь автомастерскую за ключом, а потом приехала за мной. Я на бензозаправке сразу к югу от поворота к моей хижине. Ты записываешь?

— Погоди, дай я возьму ручку… — Ее голос затихал, пока она опускала трубку на стол.

В микрофон заверещал Пит. Он знал, куда говорят в трубку.

— Нет, Пит, не теперь. У Лоренса беда. — Звук моего имени заставил его клюнуть трубку. — Нет, Пит, прекрати! — сказала Лойс, как говорят с двухлетним ребенком.

Она снова взяла трубку.

Я назвал ей номер модели и VIN моей машины и объяснил, как найти бензозаправку. Она хотела спросить меня о чем-то, но я сказал:

— Я не могу говорить… Макс… он пропал. — Мне пришлось зажмуриться, чтобы не заплакать.

Когда я вернулся к нему, хозяин сказал:

— Вот, я подобрал для вас. — Он вручил мне комбинезон, аптечку первой помощи и отвел к туалету. — А как, по-вашему, начался пожар?

— Искра? — сказал я, сильно прихрамывая.

В холодном туалете я увидел свое отражение в зеркале. Вид у меня был скверный — закутан в одеяло Макса, руки и ноги в копоти, волосы опалены. Однако повреждения были в основном поверхностными. Даже сейчас я почти не испытывал боли. Я осторожно умылся, удаляя черноту. Теперь мне стали видны мои раны. Мне повезло.

На левой руке и ноге кожа только чуть потрескалась и была в небольших пузырях там, где к ней накрепко прилипла набивка спального мешка. Я наложил цинковую мазь на пузыри, надел комбинезон и вернулся в переднее помещение.

Все утро хозяин возился с каким-то пикапом, то и дело заглядывая в автомобильный справочник. Несколько машин остановилось заправиться, у одной на крыше был привязан олень.

Хозяин выходил к каждому клиенту и рассказывал, что произошло со мной. Я видел, как они посматривают в гараж и покачивают головами. Я был историей, скрашивающей монотонность зимнего дня.

Я перекусил у автомата слегка затхлыми кексиками. Лойс приехала уже после полудня.

Мы вернулись по рытвинам проселка к хижине, чтобы забрать мою машину. Лойс объясняла, как сложно было заказать ключ без предъявления документа, что машина принадлежит ей. Я рассеянно ее слушал. Снова сыпал снег, но солнце выбралось из-за туч и сияло сквозь деревья.

От хижины ничего не осталось, кроме золы и приземистой пузатой печки возле обломков кирпичной трубы.

Я позвал Макса. Никакого отклика. Где-то в лесу раздавался треск выстрелов.

Лойс задрожала и обхватила себя руками.

— Тебе повезло. Удивительно, как ты не замерз насмерть, добираясь до этой заправки.

Я вставил ключ в зажигание. Он вошел неплотно. Мне пришлось немного им поворочать, прежде чем он встал на место. Мотор заработал. Я прибавил газа.

Лойс тем временем спустилась к озеру и звала Макса. Я сошел к ней.

— Может, оставить объявление у хозяина заправки? Предложить награду тому, кто его найдет. — Лойс прильнула ко мне. Я вздрогнул из-за ожогов, но несколько секунд прижимал ее к груди. Снег падал с деревьев большими планирующими хлопьями. Я сказал:

— Почему бы нам на обратном пути не остановиться где-нибудь и пообедать?

Мы повернулись и пошли к нашим машинам; поперек пожарища уже падали тени.

В умирающем свете дня, двигаясь по сужающейся дороге, сразу после старого бревенчатого моста я заметил, что на одном дереве что-то висит. Будто привидение в белом мареве падающего снега, будто призрак, замерший в воздухе. Я затормозил, посветил фонариком на деревья и в конусе света увидел Макса. Его повесили на древесном суку. Его глаза блестели, но они были безжизненными.

Я обернулся и посмотрел на Лойс в ее машине. По-моему, она кричала, но я не слышал ни звука.