— На, накинь. Вообще-то по ночам у нас пока заморозки. Ты с собой теплую одежду взяла?

Женька только вздохнула. Вспоминая собранный в дорогу гардероб, она нещадно ругала сама себя. Самой подходящей к обстановке одеждой были ее шорты в армейском стиле, если не считать того, что украшены они были стразами и вставками-сеточками. Что же касается обуви… Любимые розовые кроссовки найдут здесь свою смерть, это ясно. Или придется не выходить из дома, хотя как же она тогда будет охранять Андрея?

Затея Вадика с каждой секундой казалась все более идиотской. Из Женьки Семицветовой и в городе-то охрана — как из варенья пуля, а уж здесь, в этой дикой чаще, тем более. Кроме того, Андрей прав — это в американском кино среднего пошиба ветеринар в провинциальном городке живет в доме со всеми удобствами, телефоном и ассистенткой. В смысле, не с ассистенткой живет, а она у него есть…

— Андрей, а ассистентка у тебя есть?

— Поднимай выше. У меня есть ассистент! Серега. Хороший мужик, но иногда уходит на волю.

— Это как?

— Ну… понимаешь… выпивает. Так-то у него руки золотые, да и звери его слушаются, но периодически он стукает себя в грудь и говорит «Сергеич! Отпусти на волю?» После этого с неделю пьет, а потом возвращается. В принципе, ты его должна застать. Он ушел в прошлую среду.

Женька поежилась и плотнее запахнулась в бушлат, успокаивающе пахнувший Андреем. Ох, не сносить Вадику головы, когда она вернется…

В смотровом кабинете Женьке неожиданно понравилось. Здесь было чисто, пахло сосной, горячей печкой и лекарствами. Запах лекарств Семицветову всегда успокаивал, поэтому она немедленно расслабилась и стала оглядываться.

— Беспорядок, однако…

— Главное — не пытайся его ликвидировать. Есть тут у меня одна любительница чистоты и строгих линий… Я после ее генеральных уборок месяц не могу свои записи найти. Это, понимаешь ли, не совсем беспорядок. Скорее, это порядок, но мой личный. О, приехали.

Хозяин сбитого пса, Сашка, оказался симпатичным, краснощеким и рыжим молодым парнем. Вместе с ним на стареньком джипе прикатило все семейство: очень молоденькая и тоже краснощекая жена Люся, а также двое близнецов — копии папы, рыжие и румяные.

На руках Люся держала большой сверток, из которого доносился жалобный скулеж. Матильда, услышав его, немедленно уселась посреди комнаты, задрала голову к потолку и испустила душераздирающий вой. Скулеж прекратился, и из свертка высунулась шоколадного цвета мордаха в форме кирпичика. С двух сторон мордаху украшали роскошные бакенбарды. Женька сердобольно охнула, потому что в большущих черных глазах раненого песика стояли самые настоящие слезы. Люся и дети были откровенно зареваны, да и у Сашки подозрительно распух нос.

Андрей осторожно принял сверток на руки и бережно опустил его на большой стол, обитый светлым линолеумом. Развернул одеяло. Женька увидела крошечное дрожащее тельце… хвост-обрубочек… запекшуюся кровь…

Дальше наступила темнота.

В половине двенадцатого ночи Женя Семицветова сидела на высоком деревянном табурете посреди просторной деревенской горницы, одной рукой прикладывала к голове резиновую грелку со льдом, а другой прижимала к уху оживший мобильник. В мобильнике исходила любопытством подруга Маринка.

— Ну не молчи ж ты, Семицветова! Рассказывай. Как он тебя встретил? Как дом? Вы уже занимались любовью? Он тебе обрадовался?

— Марин, не трещи, я головой ударилась.

— О господи, сосуд скорби, как тебя угораздило?

— Я упала в обморок.

— От счастья?

— Нет! При виде открытого перелома.

— Чьего?!

— Андрею привезли терьера Гошу. У него открытый перелом задней правой лапы. Море крови и кость торчит. Я увидела и от неожиданности — бряк!

— А он чего? В смысле, Андрей?

— Ничего. Поднял, дал нашатыря, наклеил пластырь и выгнал из кабинета.

— Куда, на улицу?

— Почему на улицу? Домой к себе.

— А как же ты дошла, одна, после обморока?

— Тихомирова, тут идти три метра. От крыльца до крыльца, в одном и том же доме.

— У него коттедж, да?

— Ну, можешь назвать это коттеджем. Я бы выразилась короче: сруб.

— Романтично.

— Очень. Удобства во дворе. Сортир системы очко, правда, очень чистый.

— Бож-же мой…

— Ты бы, Тихомирова, дала дуба на месте, но я, по счастью, не ты.

— А душ?

— Баня есть. Но ее надо топить, а я не умею.

— Слушай, какой кошмар. А как же ты там будешь жить? Не будет же он топить баню каждый день?

— Научусь обливаться холодной водой. Тут у крыльца полная бочка.

— Экзотика — мама дорогая! Ну так вы занимались любовью?

— Когда?! Я уже в темноте добралась до этого несчастного Караула, меня провожала колонна гаишников, потом в придорожном кафе я в последний раз в жизни посетила настоящий туалет, а еще потом приехал простой сельский ветеринар Долгачев на «хаммере» и увез меня в темный лес. Я даже не знаю, где мы находимся, но по ощущениям — на горе.

— А что под горой?

— А под горой — река. Потом приехали хозяева сбитого терьера, я упала в обморок, меня выгнали, и вот я сижу в светелке… или это горница называется? Короче, сижу и страдаю. Спать хочу, из носа течет, а где таблетки, я не знаю, потому что Андрей куда-то унес мою сумку.

— А звери?

— Лесик — предатель, забрался на печку и дрыхнет на спине. А Матильда… судя по всему, ассистирует Андрею на операции.

— Как это?

— Она высказала живейшее сочувствие терьеру Гоше, села под стол и отказалась уходить. Долгачев ее оставил, а меня выгнал. Все, отчет закончен.

— Да прям! Ты дом осмотрела?

— Нет.

— Врешь!

— Хорошо, вру. Немножечко и не весь.

— Какой он?

— Ну… такой… очень деревянный.

— Потрясающее определение. Семицветова, книжек надо больше читать. Ты уже не подросток, словарь надо пополнять. Спальню его поискала?

— Нет!

— Врешь!

— Ну да, да, поискала, но только чтобы найти душ, а кроме того, я ее не нашла.

— То есть это как это?

— Так это. Тут нет никаких спален. Есть одна большая комната, в ней печь, диван, стол и табуретки, а в углу кухня.

— Гос-споди, куда тебя занесло-то… На керосинке, что ли, готовит?

— Почему? Нормальная плита, газовая, четыре конфорки, духовка, шланг идет в стенку… Да ты что думаешь, тут комната? Тут, Тихомирова, ЗАЛО! Полторы моих квартиры. Кухня отгорожена барной стоечкой, как в лучших домах. Диван икеевский. Телевизор… нет, вот телевизор паршивый. «Рубин».

— О, антиквариат! Но я не о том. Скажи, тебе ничего такого не попалось на глаза?

— Такого — какого?

— Ну… дамского?

— С какого перепугу?

— Я имею в виду, никаких признаков того, что в доме живет женщина…

— Марин, но ведь здесь живет мужчина?

— О господи, какая ж ты дура, Семицветова! Может, он с бабой в этом доме живет?!

— А! Поняла. Нет, если ты о разбросанных лифчиках и повисших на люстре трусиках — то нет. Такого нет. Правда, в прихожей есть лестница наверх, но там темно, и я боюсь.

— В прихожей! Это сени, темнота.

— Знаешь, у меня уже этот деревенский сленг в печенках сидит! Короче, как входишь — направо лестница, ведущая наверх.

— И ты туда…

— Не ходила! Все, он идет. Потом позвоню.

Женька бросила трубку на стол и постаралась принять независимый и естественный вид, в результате едва не свалившись с табурета.

Андрей вошел с охапкой березовых чурбаков. В ногах у него вертелась Матильда — продажная душонка — и преданно смотрела на нового повелителя. Лесик шевельнул хвостом в знак приветствия. Судя по всему, животным здесь понравилось, чего никак пока не могла сказать Женька.

Андрей быстро и ловко растопил печь, прикрыл заслонку и повернулся к ней. Во рту у Женьки немедленно пересохло. Перед ней стоял очень красивый мужчина, с которым ее связывали обжигающие воспоминания о бурном сексе, а за окном простиралась полночь — любая разволнуется! Андрей медленно провел ладонью по волосам, темным и волнистым.