Но все эти различия — лишь внешняя видимость. Можно достичь гармонии между разными «Срединами» и таким образом соединить все учения. Добавим, что на народном уровне даосизм и конфуцианство мирно соседствовали в одних и тех же храмах.

Однако то, что можно было примирить на уровне форм, особенно когда первоимпульс основателей учения стал ослабевать, нельзя было сделать на уровне мистического откровения. Ведь даосизм Лао-цзы являет не просто набор метких высказываний, но особый тип изменённого, просветлённого сознания. Конфуцианство — безусловно глубокое, эффективное и во многом даже остроумное в решении конфликтов учение — было всё же намного понятнее и «человечнее», чем даосизм. Ведь далеко не каждому дано перестроить структуру своего сознания, напрямую общаясь с космическими силами.

Зато каждый мог следовать строгим, но в общемто несложным ритуальным предписаниям, которые к началу нашего времени были столь досконально разработаны, что охватывали всё, начиная от приготовления пищи, кончая похоронами. Человеческий разум не метался в поисках чего-то труднодоступного, напротив — он успокаивался. Жизнь китайца превращалась в следование нормам культуры, которые регулировали общество и поддерживали его в состоянии равновесия (когда традиция уравновешивает любое новшество). Так Китай живёт в потоке традиции до сих пор, следуя конфуцианским предписаниям, хотя уже мало кто помнит, как они конкретно формулируются. Даосизм же требовал запредельного. Нельзя следовать Дао наполовину или время от времени, хотя «Дао дэ цзин» предусматривает и такой вариант как одну из стадий просветления. Надо постоянно пребывать в потоке мировых изменений, быть свободным от желаний и блюсти чистоту сознания. Именно эта сложность и не позволила учению Лао-цзы стать всеобщим. Как разумно заметил Сыма Цянь, делая вывод из встречи Лао-цзы и Конфуция: «Последователи Лао-цзы всячески принижали конфуцианцев, а конфуцианцы всячески принижали последователей Лао-цзы. Именно это имеют в виду, когда говорят: «Людям, следующим различными путями, нечего сказать ободряющего друг другу».

Вернёмся к Лао-цзы. Диалог двух мудрецов передавался в различных источниках по-разному. Даже даос Чжуан-цзы излагает его по-своему, и у него фигурирует не Лао-цзы, а некий Лао Лай-цзы, хотя, судя по биографии, подразумевается именно основатель даосизма.

В конфуцианском трактате «Лицзи» («Записки о ритуале») [14], составленном в I в до н. э., Конфуций беседует уже не с удивительным мудрецом, чьи речи противоречат здравому смыслу, а с пожилым мужем, отлично разбирающимся в ритуалах и уважающим их. Здесь Лао-цзы выглядит вполне «конфуцианцем». Вероятно, необычность мыслей Лао-цзы сильно раздражала последователей «гуманности» и «долга», но сила импульса его личности оказалась такой, что подделать её стало уже невозможно.

Сама китайская цивилизация приняла этот духовный импульс, ретранслятором которого для всей культуры стал Лао-цзы. До сих пор в ряде тайных обществ и сектантских объединений Китая бытует теория о «передаче Дао» или «нити Дао». В тайном обществе «Игуаньдао» (Путь, пронзающий Единым) которое, впрочем, легально действует на Тайване, считалось, что существовал некий первотолчок, благодаря которому в мире возникло понимание сущности истинного Дао. Это понимание было передано через легендарных первооснователей Поднебесной: Хуай-ди — «Жёлтого императора», Яо и Шуня, а затем его носителем стал Лао-цзы. В момент своего общения с Конфуцием Лао-цзы передал ему эту «истину», а тот, в свою очередь, своему ученику Мэнцзы. Через некоторое время духовный импульс перекочевал в Индию, где его носителем стал Будда Гаутама, а затем в VI в. вернулся в Китай с чань-буддийским первопатриархом Бодхидхармой.

Таким образом, для сектантской традиции Китая форма философской школы, будь то даосизм, буддизм или конфуцианство, не имеет значения — на определённом историческом отрезке каждая из них несла в себе первоимпульс мудрецов. И именно Лаоцзы было суждено впервые передать этот импульс в письменном виде.

В более простом виде эта версия звучит так: Лаоцзы и Будда — это одно и то же лицо. Следуя буддийской концепции, Лао-цзы — это одна из реинкарнаций (то есть ликов перерождения) Будды. А уход Лао-цзы на запад объясняется просто: он отправился в Индию, чтобы стать Буддой.

Для традиционной китайской культуры историчность Лао-цзы не имела большого значения. Такой человек просто не мог не быть — будь то в виде физического лица или духовного импульса. К тому же вокруг Лао-цзы сформировались сотни мифов и десятки философских школ. Возникла даже школа Хуан-Лао (Хуан-ди и Лао-цзы), являющаяся, по сути, одним из направлений даосизма, которая, впрочем, быстро исчезла. Примечательно, что Лаоцзы в ней приравнивался к первооснователю мира и «основоположнику» китайской нации.

В биографии Лао-цзы немало неясностей и загадок. Касаются они, прежде всего, историзма его жизни, — то, что неважно для китайской традиции, где миф столь же реален, как и сама реальность, и наоборот, для западного исследователя может стать темой большого исследования. Лао-цзы упоминается, как нам уже известно, у Сыма Цяня и у Чжуанцзы. В последнем случае возникают подозрения, что пассажи с упоминанием даосского учителя — это более поздние вставки, сделанные непосредственно для главы «Поднебесная». В 24 главе «Чжуан-цзы» есть примечательный диалог между самим Чжуанцзы и известным софистом Хуэй Ши, постоянным спутником даоса. Чжуан-цзы говорит ему: «Жо (конфуцианцы), Мо (Мо-цзы), Ян (Ян Чжу) и Пин (Гунсунь Лун) составляют четыре школы. Вместе с тобой их станет пятеро» [29, 838]. И ни слова о Лао-цзы, который якобы был духовным учителем Чжуан-цзы. Странно…

Не менее удивительно и другое. Ярчайший последователь Конфуция, Мэн-цзы (IV в. до н. э.), будучи сильным полемистом, нападает на учения Ян Чжу и Мо-цзы и ни словом не упоминает о Лао-цзы, хотя, казалось бы, тот — противник достойный. Вероятно, сам трактат был записан никак не раньше середины III в. до н. э., тогда же и появилось имя Лао-цзы.

А кто же тогда действительно наставлял Конфуция? Да и существовал ли такой человек вообще? И ещё вопрос: почему же сам Конфуций не упоминал нигде о своей встрече с Лао-цзы? Разве мог человек, столь преданно следовавший заветам учителей, невежливо позабыть одного из своих наставников?

Однако полунамёк о встрече Конфуция и Лао-цзы можно обнаружить в «Беседах и суждениях» («Лунь юй») в главе «Шу эр». Одна из самых знаменитых фраз в «Беседах» Конфуция, где он выражает свою преданность традициям древних мудрецов, звучит следующим образом: «Описываю, но не создаю. Будучи искренним, люблю древность. И в этом я похож на старого Пэна» [16, 27]. Большинство комментаторов издревле считали, что, говоря о «старом Пэне», учитель имел в виду великого старца Пэн-цзу, прожившего, по легенде почти до восьмисот лет, отличавшегося не только долголетием, но и благостным образом жизни. Но вот ряд китайских философов, в том числе Ван Би и Ван Фучжи, по-другому поняли эту фразу Конфуция. Может быть, речь здесь идёт не о «старце Пэне» (по-китайски, «Лао Пэн»), но о «Лао[-цзы] и Пэн[-цзу]»? Отметим, что это вполне в духе китайской литературной традиции — стягивать два имени в одно по первым иероглифам, вспомним хотя бы название школы Хуан-Лао.

Таким образом, Конфуций не забыл того, кто наставлял его в истинном смысле ритуалов. Правда, самый знаменитый комментатор труда Конфуция, неоконфуцианец Чжу Си, в XIII в. высказал немалое сомнение по поводу наличия в тексте упоминания о Лао-цзы. Но эти сомнения легко объяснимы чисто психологическим неприятием того факта, что основатель конфуцианства обучался у основателя даосизма.

Версия, что сам Лао-цзы не мог написать свой труд, высказывалась давно. Как ни странно, основным доказательством был достаточно простой, но трудно оспоримый довод, — само время, когда предположительно жил Лао-цзы не располагало к написанию книг. Тогда ещё не сложилась традиция философского трактата, которая начинается с Конфуция и Мо-цзы [41, 237]. Причём такой подход возник отнюдь не благодаря гиперкритицизму современной культуры и исторической науки, склонной отвергать все старые авторитеты.