Один раз в неделю, когда замирали последние звуки мелодии и пластинка возвращалась в конверт, Майкл доставал свое оружие. Медленно и методично он разбирал и чистил ружья, одно за другим. Анне нравилось наблюдать за отточенным ритуалом, хотя она и не показывала этого. Осторожные манипуляции рук хирурга со стволами и спусковыми крючками, нежный шорох ткани по гладкому металлу и теплый запах оружейное смазки — все вместе это оказывало успокаивающий, гипнотизирующий эффект.

По воскресеньям миссионеры ходили на богослужение в церковь миссии. Они вместе шли по проходу, помня, что ступают по дороге, по которой некогда следовали рабы. Каблуки их туфель стучали по подметенным половицам, когда они приближались к алтарю — обычному столу, накрытому флагом, когда-то вышитым освобожденными рабами. На кроваво-красном шелке выделялись такие слова:

«Во Христе человек истинно свободен».

Они сидели на одной из передних скамей: Майкл — в середине, женщины — по бокам. В воскресенье все старались принарядиться, а строгую одежду, надеваемую в будни, прятали в шкаф. И Анна, и Сара облачались в яркие цветные платья, надевали вычурные шляпки. Однажды Анна решила надеть розовый пиджак, но хотя Майкл и похвалил ее выбор цвета, по молчанию Сары она догадалась, что та разделяет мнение сестры Барбары и миссис Уэйд. Что же касается Майкла, то он никогда не менял стиля одежды. Гольфы, которые стирались каждый день, и шорты он надевал и собираясь в церковь. Когда он садился, его колени обнажались и чувствовали прикосновение мягких юбок разных цветов с обеих сторон, как только все трое, встав, снова садились, следуя указаниям молитвослова.

Службу отправлял местный евангелист — серьезный, довольно крепкий мужчина из деревни Лангали, который учился в библейском колледже. Звучали все стандартные молитвы, отрывки из Писания и гимны — те же, которые звучат в церквях Лондона или Мельбурна, но в переводе на суахили. Однако другой язык был лишь одним из отличий, которые заметила Анна. Было что-то иное в бодрых голосах, подчеркнутом ритме, легких движениях бедер и ног. Создавалось впечатление, что собрались прихожане не столько с религиозными целями, сколько просто для развлечения, чтобы потанцевать. Словно где-то в глубине англиканской литургии бился пульс Африки, скрытый, но ощутимый.

Расписание жизни — смена работы, учебы, молитв, богослужений и свободного времени после обеда в воскресенье — было закреплено раз и навсегда. Ничто и никогда не откладывалось и не отменялось, если только речь не шла о необходимости оказать срочную врачебную помощь. А ее приходилось оказывать в любое время дня и ночи, ведь во всей округе больше не было больницы, куда можно было бы направить людей, не было других врачей. Майкл часто проводил на ногах большую часть ночи, оказывая помощь при несчастных случаях, внезапных заболеваниях или осложнениях при родах. Анне тоже иногда приходилось ассистировать ему в неурочное время. Раздавался стук в дверь, медленно проникающий в ее сон. Затем звучал голос ночной медсестры:

— Сестра, сестра! Идемте, сестра. Бвана зовет вас.

Анна с трудом открывала глаза и тупо смотрела на серые тени на противомоскитной сетке у себя над головой. Голос снова призывал ее:

— Сестра, сестра! Разве вы меня не слышите?

Наконец Анна выходила — одевшаяся второпях и все еще не до конца проснувшаяся. Иногда она снова ложилась в постель уже через несколько минут, но часто ночные отлучки забирали куда больше времени.

Сначала Анна думала, что они с Майклом могут приходить утром в больницу попозже, если накануне провели здесь полночи. Но выяснилось, что это не так.

— Как-то раз я так и поступил, — объяснил ей Майкл. — Я пришел через два часа после начала приема амбулаторных больных. Когда я появился там, то узнал, что, не дождавшись меня, больной ребенок умер. — Он указал на эвкалипты сестры Барбары. — Прямо здесь, на станции. — Он покачал головой. — И тогда я пообещал себе сделать все возможное, чтобы такого больше никогда не случилось.

Анна кивнула. Она знала: он действительно не допустит ничего подобного. У нее создалось впечатление, что Майкл Керрингтон из тех людей, кто, прежде чем принимать решение, сначала все хорошенько обдумает, но затем неукоснительно выполняет его, что бы ни случилось.

Операционная была самым жарким местом в больнице: чтобы воздух был стерильным или по крайней мере достаточно чистым, приходилось плотно закрывать окна и дверь. Здесь совершенно не ощущался запах джунглей — пахло только свежим антисептиком и старым потом.

Анна следила за Стенли с другого конца маленькой комнаты. Африканец раскладывал инструменты руками в оранжевых резиновых перчатках. Зеленый халат хирурга скрывал одежду цвета хаки, которую он всегда носил. «Должно быть, ему очень жарко, — подумала Анна, — хотя по его виду этого не скажешь». Даже в конце долгой операции он производил впечатление человека, которому вполне комфортно работать при такой температуре. Словно эта среда была для него естественной. Рядом с ним Анна ощущала себя здесь чужаком.

Стенли достал из стерилизационной ванны большой инструмент — обычную плотницкую пилу. Анна отвела взгляд, не желая думать о том, что сейчас произойдет. На мгновение она почувствовала, как обильный, недавно съеденный обед — две миски приготовленного Орденой супа из арахиса и дикого шпината — колыхнулся у нее в желудке, угрожая устремиться наружу.

Стенли закончил раскладывать инструменты и повернулся к подносу с обезболивающим. Анна смотрела, как он готовит препарат. Она все еще поражалась тому, что этому деревенскому жителю поручают работу, которую обычно выполняют дипломированные врачи. Но Майкл заверил ее в том, что Стенли знает все, что нужно знать о применении анестезии в операционной посреди буша. Майкл рассказал, что несколько лет назад, когда у них сломался аппарат искусственного дыхания, Стенли даже удалось соорудить замену, используя футбольную камеру и старый велосипедный насос.

Дверь открылась, и санитарка ввезла тележку с пациентом. Вместе с ней в операционную ворвалась волна зловония — сладковатого запаха некротической плоти, слегка заглушенного запахом антисептика. Анна сглотнула, чтобы унять внезапный приступ тошноты. За два месяца, проведенные в Лангали, она достаточно часто сталкивалась с этим запахом, но так и не смогла к нему привыкнуть.

Маленькая девочка на тележке не спала, она окаменела от ужаса, а ее глаза были широко открыты. Анна, спросила себя, понимает ли она, что ей собираются ампутировать ногу. Майкл объяснил ее родителям, что выбора у них просто нет: трофическую язву слишком запустили, и теперь она разъедает кость.

Стенли быстро подошел к ребенку и тихо заговорил с ним. Девочка смотрела на него так, словно видела в нем единственную надежду на спасение. Стенли продолжал говорить, и постепенно кулачки ребенка разжались, а руки расслабленно легли по обе стороны тела.

В операционную спиной вперед вошел Майкл, высоко подняв затянутые в перчатки руки, чтобы наверняка ни к чему не прикасаться: даже этой комнате, которую ежедневно мыли с антисептиком, нельзя было доверять на все сто процентов. «Давайте помолимся», — произнес он и склонил голову.

Стенли стоял рядом с девочкой, положив руку на ее голову, и четко произносил слова молитвы в тишине операционной. Ни Анна, ни Майкл не могли понять, что именно он говорит. По возможности молитвы в операционной читались на родном языке пациента, и Стенли использовал один из трех или четырех диалектов, которые знал. Анна и Майкл хором произнесли «аминь».

Врач сделал первый аккуратный разрез на здоровой плоти над пораженным участком. Анна следила за уверенным движением скальпеля, который, рассекая кожу, открывал слой желтого жира, а следом и кровавого мяса, рисуя красный узор на черном фоне, так отличающийся от красного узора на белом фоне, к которому она привыкла. Это было не так уж страшно, а вот то, что было скрыто от ее глаз, заставляло ужасаться.