— Но с какой стати Хайду скрывать, что он образованный человек? — удивился адвокат.

— Ещё один вопрос из множества других, которыми изобилует это дело. Могу я оставить это у себя? — Он сложил письмо и уже хотел было убрать в карман.

Аттерсон смутился.

— Пожалуйста, не поймите меня превратно… — начал он.

— Что ж, очень хорошо, раз уж за всё это время я не заслужил вашего доверия. — Холмс сунул письмо адвокату.

— Дело не в этом. Джекил отдал мне письмо, позволив воспользоваться им по собственному усмотрению, но я не думаю, что обнародование его отношений с бесчеловечным Хайдом как-то поможет официальному расследованию убийства Кэрью. Это лишь очернит имя уважаемого человека и ни к чему более не приведёт. Мне будет гораздо спокойнее, если сей документ будет храниться здесь. — Он взял письмо и вновь запер его в сейфе.

— Боюсь, уже слишком поздно, — раздражённо отозвался детектив. — Или вы ещё не заметили, что некий уважаемый человек уже замешан в омерзительнейшем убийстве? Как Джекил выглядел, когда вы с ним встречались?

— Доктор явно мучился угрызениями совести. Он сказал, что узнал о трагедии из криков газетчиков на соседней площади. До этого, вероятно, письмо представлялось ему крайне загадочным. — Аттерсон нахмурился. — Было одно странное обстоятельство, но, полагаю, оно объясняется расстроенным состоянием Джекила.

— Какое же? — ухватился Холмс.

— Ну, как я уже отметил, он сообщил, что письмо доставил посыльный. Однако, покидая доктора, я попросил его дворецкого, Пула, описать этого посыльного, и тот заявил, будто никто подобный не приходил. Вы можете это объяснить, мистер Холмс?

— Это довольно странно, — задумчиво проговорил сыщик.

— И всё-таки письмо существует, а значит, кто-то должен был его доставить.

Холмс никак на это не отреагировал.

— Оставим Джекила на время, — сказал он. — Вам известно, что этот… что инспектор Ньюкомен обнаружил в комнатах Хайда?

Аттерсон предложил нам сигары из антикварного ящика на столе. Мы отказались. Пожав плечами, он взял одну, обрезал её кончик гильотиной, снял стекло настольной лампы и склонился прикурить.

— Вот это действительно странно, — ответил адвокат, выпуская дым. — Самой убийственной уликой оказалась, конечно же, другая половина трости, которой было совершено убийство; трость эту, с прискорбием вынужден признаться, я лично подарил Генри Джекилу по случаю его сорокадвухлетия. В остальном, боюсь, ничего существенного. Хайд, как вы догадались, собрал свои вещи и весьма поспешно скрылся, не оставив ничего, что могло бы навести нас на его теперешнее местонахождение. В этом, конечно же, нет ничего удивительного. Однако Ньюкомен был весьма озадачен, обнаружив, что мерзавец сжёг свою чековую книжку.

— Чековую книжку?

— В камине нашли обугленный корешок среди изрядного количества пепла. Хайд, должно быть, потратил большую часть ночи на одно только сжигание бумаг. Он наверняка сошёл с ума, иначе зачем ему уничтожать средства, столь необходимые для бегства?

— Действительно, зачем? — отозвался сыщик. — В этом деле опять появился новый поворот. Я бы охотно занялся расследованием, если бы только вы уполномочили меня.

Аттерсон мрачно покачал головой:

— Я не могу этого сделать, мистер Холмс. Джекил более не связан с Хайдом, а потому не имеет личного интереса в этом деле. А поимка преступника всё равно не вернёт сэра Дэнверса. Вы можете поступать, как вам будет угодно, но не рассчитывайте на мою помощь.

— Я уже говорил вам, что свершение правосудия — в интересах каждого человека, — холодно ответил Холмс. — Кому как не вам, адвокату, знать это. Мне вас жаль, Аттерсон, но не более. Человек — это не остров, защищённый от штормов злобного моря.

— Думаю, вам лучше уйти. — Лицо Аттерсона потемнело.

— Совершенно согласен. В этой комнате душно. До свидания.

Неужели мы сдадимся? — спросил я своего товарища по дороге домой.

— А что нам ещё остаётся? — огрызнулся Холмс. Его профиль на фоне окна экипажа был напряжён от гнева и разочарования. — Джекил — лжец, Уотсон. Он замешан в этом деле больше, чем Аттерсон подозревает.

— Откуда вы знаете?

— Он сказал своему другу, что узнал об убийстве сэра Дэнверса утром из выкриков мальчишек-газетчиков. Но в утренних газетах о происшествии нет ни слова — мне это известно, потому что я прочёл их перед завтраком. Джекил знал об убийстве ещё до того, как новость о нём стала достоянием широкой публики. — Взор сыщика был устремлён на серый пейзаж, проплывавший за окном. — Вглядитесь в этот лабиринт, Уотсон. Где-то там затаился убийца, и он будет оставаться на свободе, пока мы с вами связаны нежеланием сотрудничать — как причастных к делу чиновников, так и главных действующих лиц. Злоумышленник не по зубам Скотленд-Ярду, ибо слишком хитёр. Но, с другой стороны, он слишком импульсивен, чтобы долго не конфликтовать с законом. Зверь, вкусивший крови, захочет попробовать её снова. Нет, чёрт возьми! — Холмс ударил кулаком по борту экипажа. — Видит бог, мы не сдадимся! — Он повернулся, устремлённые на меня глаза сверкали, словно стальные клинки. — С этого момента, доктор, мы устанавливаем постоянное дежурство. Пусть у нас заболят уши от подслушивания чужих разговоров и глаза нальются кровью от изучения всех лондонских газет, но мы не оставим поиски.

— И что же мы будем искать?

— Не узнаем, пока не найдём. Но в подписи Хайда ошибиться нельзя. — Взор сыщика затуманился, и он мрачно усмехнулся. — Так вот какая у вас игра, мистер Хайд? Залечь на дно и выжидать, пока блюстители порядка не ослабят хватку? Что ж, в эту игру умеете играть не только вы. Итак, начинаем игру в прятки, с вашего позволения [11]. — И с этими словами он разразился безрадостным смехом, пробравшим меня до глубины души.

— Ученики третьего класса музыкальной школы и то исполняют на концертах скрипичные соло лучше, — горько посетовал Шерлок Холмс, когда как-то вечером в начале 1885 года мы преодолевали на лестнице семнадцать ступенек до наших комнат.

Я предвидел подобную реакцию, поскольку мой товарищ, которому лишь весьма немногие вещи доставляли такое же истинное наслаждение, как мастерское вождение смычка по четырём струнам скрипки, просидел всё музыкальное представление, откуда мы как раз и возвращались, с каменным выражением лица и всю обратную дорогу хранил молчание. Сам будучи превосходным музыкантом, Холмс не постыдился бы прийти в восторг от по-настоящему замечательного концерта, но когда исполнитель не оправдывал ожиданий, никакая критическая речь не могла выразить его неодобрение больше, нежели практически полное отсутствие комментариев. Это опечалило меня — не из-за исполнения, которое и вправду оказалось ужасным; просто я от души надеялся, что этот вечерний концерт поможет Холмсу отвлечься от дела, занимавшего каждый миг его бодрствования вот уже почти три месяца, — от дела убийцы Эдварда Хайда. За всё это время о мерзавце не было никаких вестей. Он словно исчез с лица земли, вызвав этим самым застой, отнюдь не благоприятно сказывавшийся на характере моего друга, с которым мы жили под одной крышей. Он стал раздражителен более обычного, и в таком настроении проклятая игла приобретала для него особо притягательный блеск.

Пока я строил различные планы, как бы направить мысли Холмса в менее опасное русло, он открыл дверь в гостиную, воспламенил газовый рожок и тут же заметил трость, прислонённую к очагу.

— Ага! — воскликнул сыщик, хватая её. — У нас посетитель. Миссис Хадсон рано отошла ко сну, в противном случае она предупредила бы нас.

— Кто бы это мог быть, как вы думаете? — спросил я, снимая пальто и шляпу и вешая их на крючок. Внутренне я возликовал, ибо определение личности владельца вещи и оказалось той самой задачей, которая должна была занять деятельный ум Холмса вместо кокаина.

— Несомненно, человек высокого роста, — сказал он, взяв трость за рукоятку и поставив на пол. — Как видите, я могу опереться на неё не сгибаясь. Трость довольно тяжела, но хорошо сбалансирована — стало быть, она не налита свинцом, но изготовлена для поддержки, в случае необходимости, значительного веса. Отсюда следует вывод о грузном телосложении её владельца. — Холмс перевернул трость и, держа её таким образом, извлёк из кармана лупу и изучил при свете рожка медный наконечник. — Интересно. Металл выглядит новым, а рукоять от частого применения натёрта до блеска.