И что было бы? Он бы проснулся и сонно помахал мне, а в следующее мгновение поезда умчали бы нас в разные стороны.

Я не двинулась с места. Тихо сидела и смотрела на папино спящее лицо, словно на лицо незнакомого человека. Его щека была прижата к стеклу, он выглядел старше, чем на самом деле, и я в первый раз увидела, какими седыми стали его темные волосы. Я поднялась с сиденья, чтобы посмотреть, взял ли он с собой портфель или медицинскую сумку, но ничего этого разглядеть не удалось. Мне было интересно, что он делал в том поезде. На пути из пригорода в субботу после обеда. Куда он направлялся? Что делала мама? Целый день я хотела позвонить отцу и расспросить его, но останавливала себя. Зачем мне это? Я ведь не знала, чем он занимался в остальные дни. У меня к нему не было никакого важного дела, только то, что я увидела его спящим в поезде. Но это совсем не повод задавать вопросы и ждать на них честных ответов. Я просто не имею права так поступать.

С того момента его лицо навсегда изменилось для меня. Сейчас я смотрю на него как на своего отца и как на любого пожилого человека в городском транспорте. Совершенно чужое и расслабленное во сне лицо старика, который направляется домой — туда, где меня никогда не было, к людям, чьих лиц я никогда не видела, к воспоминаниям, о которых ничего не знаю.

Когда я ухожу с родительских обедов, то удивляюсь количеству обуви в прихожей. Шведы всегда снимают обувь в помещении, как арабы, индийцы, почти все японцы и наверняка кто-то еще, но не французы. И все же в прихожей отчего дома по субботам постоянно стоит множество самой разной обуви. На одну пару я обратила особое внимание — поношенные спортивные ботинки с распыленной на них красной краской появлялись там каждую неделю.

Мама обычно провожает меня в прихожую и отодвигает какие-то башмаки, чтобы я смогла пройти. Один раз она испачкала свои нейлоновые колготки красной краской, засмеялась и сказала, что стала такой неаккуратной. Быстро сняла колготки и сунула их в голенище своего кожаного сапога. Ловко надела туфельки на босые ноги и обняла меня на прощание.

Когда я спускалась, она всегда стояла в дверях и ждала, пока я сойду вниз и открою ворота на улицу, и только тогда — я слышала — закрывала дверь.