Эта мысль все время вертелась у него в голове, и он, еще немного выпив, по-заговорщицки продолжил:

– Во времена Ирода многие семьи бежали из Иерусалима и других городов в Египет. Некоторые из них там и остались, но многие вернулись к родным жилищам как только старый царь умер.

– Ты хочешь сказать, что они могли взять с собой и Мессию, чтобы спасти его от преследования? – спросил я.

– Да будет тебе известно, что я саддукей, – сказал он мне в ответ.

Этим он акцентировал на том, что ведет мирской образ жизни и чрезмерно не привязан к иудейским традициям.

– Вот почему меня одолевают сомнения, – продолжал он – Я не верю в бессмертие души, в чем убеждены фарисеи. Со смертью человека его тело остается распластанным на земле, и для него все заканчивается. Вот о чем сказано в Письменах. И поскольку мы живем лишь один раз, и то в этом низменном мире, наиболее разумно уметь наслаждаться жизнью именно здесь. Наши цари нисколько себе в этом не отказывали, чрезмерные поиски все новых удовольствий повергли мудрого Соломона в грусть. В угол-, ке души даже самого ученейшего человека всегда остается частица его детского мировоззрения, и когда он пьет вино, не разбавленное водой, ему кажется, что в нем уже сидит грех, – он никогда не признал бы этого, будь он трезв. Позволь я расскажу историю, которую мне поведали в двенадцать лет. в день моего совершеннолетия. Ты должен знать, что в день отдыха не допускается никакая физическая работа.

Итак, во времена Ирода один определенного возраста ремесленник бежал из Вифлеема в Иудею со своей молодой женой и новорожденным ребенком. Оказавшись в Египте, они устроились в деревне, где жили люди, основным ремеслом которых было бальзамирование. Человек этот зарабатывал на жизнь трудом своих рук, и никто не мог сказать ничего предосудительного по поводу этого семейства. И вот однажды жившие в деревне иудеи увидели, как малыш, которому к тому времени исполнилось три года, в субботу лепил из глины ласточек. Они отправились на поиски матери, сын которой делал то, что было запрещено в день отдыха. Но малыш подул на глиняных птиц, и они улетели, словно были живыми. Вслед за этим семья исчезла из той деревни.

– Не хочешь ли ты сказать, – спросил я, смущаясь и зная, что мой друг лишен предрассудков, – не хочешь ли ты сказать, что я должен поверить в эту сказочку?

Он тряхнул головой, и его большие выпуклые глаза уставились в какую-то точку. Он был гордым, но приветливым человеком, как это часто бывает среди представителей старых родов людей его расы.

– Нет, я хотел сказать вовсе не это, – ответил он, – Думаю, что такие простые истории, как та, что я тебе рассказал, свидетельствуют лишь об одном: во времена Ирода, люди были гонимы страхом, эта семья в панике бежала и укрылась в Египте, несмотря на свое скромное существование, ее жизнь привлекла внимание остальных, вероятно, своей набожностью, а может, чем-нибудь другим. Возможно, защищая своего ребенка, нарушившего закон шабата, молодая мать так хорошо цитировала Писание, что сумела закрыть рты его обвинителям; а может, пояснение этой истории было столь сложным, что я его не запомнил. Так или иначе, с помощью наших Писаний можно пояснить все. Когда эта семья исчезла столь же таинственным образом, как и появилась, люди придумали тому объяснение, способное удовлетворить детский ум. Если можно было бы сохранить детский разум и с той же силой верить Писаниям! – заключил он, – Насколько это было бы легче, чем постоянно пребывать в выборе между двумя мирами! Мне никогда не стать греком, но в глубине души я больше не могу себя чувствовать сыном Авраама.

На следующее утро я встал с головной болью и почувствовал себя совершенно разбитым. Подобное состояние в этом городе мне приходилось испытывать не в первый раз. День я провел в термах: вода, массаж, гимнастика и хорошая пища погрузили меня в какой-то далекий мир, словно мир реалий исчез, а мое тело было лишь тенью. Я должен был испытать подобное ощущение в момент рождения. Ведь не случайно же мое второе имя Мецентий! Находясь в подобном состоянии, человек становится более чувствительным к различного рода предзнаменованиям, и не всегда может отличить настоящее от ложного.

Когда я покинул свежую сень входа в термин, меня опалила уличная жара и ослепило стоявшее в зените солнце. Прежнее состояние не покидало меня. Я принялся, словно слепец, бесцельно бродить по улицам. И пока я слонялся с отсутствующим видом, опаленный и раздавленный солнцем, один из гидов, принявших меня за иностранца, ухватился за мои одежды и настойчиво, помогая себе жестами, стал предлагать посетить нижние кварталы Кэнопы, маяк или же храм священного быка Аписа. Этот гид оказался упрямым, и мне никак не удавалось отделаться от него, пока голос какого-то кричащего человека не прервал наши препирательства. Он указал своим грязным пальцем на кричавшего и рассмеялся:

– Взгляни на этого иудея!

На краю овощных рядов базара стоял человек, одетый в звериные шкуры. Его борода и волосы были растрепаны, лицо измождено голодом, а ноги покрыты трещинами. Он без конца выкрикивал какое-то послание на арамейском языке.

– Может, тебе не понятно, что он говорит? – поинтересовался гид.

Но ты же знаешь, что юные годы я провел в Антиохии, и сам свободно говорю на арамейском. Было даже такое время, когда я серьезно готовился к карьере секретаря или проконсула на Востоке, однако поступив в школу в Родосе, понял, чего я действительно хочу от жизни.

Поэтому слова иудея были мне понятны. Он только что пришел из пустыни и беспрестанно выкрикивал осипшим и одновременно резким голосом:

– Да услышит тот, у кого есть уши! Время царствия приближается. Готовьте путь к нему!

– Он объявляет о приходе иудейского царя, – пояснил гид – Эти полоумные из пустыни заполнили собой весь город, словно осиный рой, и полиция не успевает высечь их всех, как они того заслуживают. Во всяком случае, то, что им позволили драться между собой, – не такая уж плохая политика. Пока они колотят друг друга дубинами, мы, те кто посещает гимназиумы,можем быть спокойны. Трудно представить более несдержанных людей. К счастью, друг друга они ненавидят больше, чем всех остальных, которых они обзывают язычниками.

Пока он так говорил, охрипший и усталый голос повторял все те же слова, врезавшиеся в мою память. Они предвещали близкое наступление нового царствия, и в моем состоянии казались мне вестью, касающейся именно меня. Все происходило так, словно те предсказания, которые я изучал всю зиму, внезапно трансформировались в одну фразу: «Царствие близко!»

Гид, вцепившись в мою тунику, не замедлил с объяснениями:

– Наступает иудейский праздник Пасхи. Готовятся к отправлению последние караваны и корабли, которые доставят паломников в Иерусалим. Увидим еще, что там будет в этом году!

– Хотелось бы посмотреть на священный город иудеев, – вырвалось у меня.

С этого момента моего гида словно охватила горячка.

– Твое желание оправданно! – воскликнул он, – Храм Ирода – одно из чудес света. Тот, кто в нем не был, может сказать, что ничего не видел во время всех своих путешествий. И тебе нечего опасаться беспорядков! Я всего лишь пошутил! Дороги в Иудее совершенно безопасны, а в самом Иерусалиме, где постоянно находится римский легион, установлена прямо-таки римская дисциплина. Тебе остается пройтись со мной немного шагов, и я уверен, что благодаря моим связям, мне удастся добыть для тебя место на корабле, отплывающем в Яффу или Кесарию. Они, конечно, будут громко кричать, что накануне Пасхи у них нет ни одного свободного места. Но я сумею замолвить за тебя словечко: было бы действительно позором, если бы такой благородный римлянин не смог приобрести билет на корабль.

Он так настойчиво тащил меня за полы моей туники, что почти помимо воли я оказался в конторе одного сирийского судовладельца, в нескольких шагах от овощных рядов. Там нам сказали, что я не единственный чужестранец, желающий присоединиться к паломникам, которые направляются на Пасху в Иерусалим. Помимо иудеев, собравшихся со всего мира, было еще немало путешественников, жаждущих посетить эту страну.