— Анхен, но Либман мой человек.

— И что с того? Его и наказывать за воровство нельзя? Так что ли?

— Но Либман увеличил доходы империи! Он нашел нам деньги на войну. Он много раз помогал государству. А что до воров, Анхен, то все твои русские чиновники воры! Посмотри на них! И ежели каждого судить то Россия без чиновников останется. А Остерман не против Либмана удар свой направил! Он на меня нацелен! Или я стал неугоден, государыня? Тогда я должен сегодня же отбыть на Митаву! И готов перед тобой жезл обер-камергера хоть сейчас положить.

— И корону готов положить, Эрнест?

— Корону герцога я подучил из рук дворянства курдяндского, ваше величество. Но если разговор пошел в таком тоне, то….

Анна боялась потерять Бирона и потому сразу сдалась.

— Ладно! Заголосил, словно баба! Не стану я твоего Либмана трогать! Пусть живет! Но в казну должен он 200 тысяч рублей положить! Мне деньги на армию Миниха надобны.

— То будет исполнено, Анхен. Но могу я сказать ему, что дело его…

— Можешь! Я дала слово. А слово императрицы дорогого стоит! А вот ты своего слова не держишь, герцог.

— Что ты говоришь, Анхен?

— А то и говорю, Эрнест. Я одна. Все меня бросили. Пока болела многие уже решили, что к молодому двору стоит переметнуться. Да и у Лизки цесаревны гостей за последнее время прибавилось. Понимаешь про что я?

— Нет, не понимаю, тебя Анхен.

— А кто к Лизке ездил? Не ты? — с укоризной спросила царица.

— Анхен, мой визит к цесаревне был продиктован государственной необходимостью. Я верен тебе, государыня. Кто я без тебя? Потому на мою руку ты всегда рассчитывать можешь. Меня русские без тебя сожрут с потрохами.

— И потому тебе больше о делах стоит думать. Ведь я больна, Эрнест.

— Но ты поправилась, Анхен. Доктора говорят, что твое здоровье стало лучше.

— Оно так, но надолго ли сие? Много ли проживу еще на свете, Эрнест? Может уже скоро призовет меня господь….

Год 1739, январь, 15 дня. Санкт-Петербург. Трактир у "Старого шхипера".

Эрнест Иоганн Бирен в сопровождении своего друга Пьетро Мира вдвоем вышли на улицы города. Одеты они были скромно в серые незаметные подбитые мехом плащи и шапки из лисьего меха.

— Снова отправимся к "Старому шхиперу", Эрнест?

— Да. К этому трактиру я за много лет привык.

— А может, пойдем куда-нибудь еще? — предложил Пьетро Мира. — Мало ли мест в Петербурге? Что-то у меня на душе сегодня тревожно.

— Да, брось, Петер. Кто нас опознает в таких то нарядах? Мы с тобой словно чиновники мелкого пошиба.

— Но о твоих врагах забывать не стоит, Эрнест. Много кто желает избавиться от тебя в России.

— Да, Они твердо выбрали себе объект ненависти — герцога Бирона. Хотя в последнее время с легкой руки Остермана многие поминают и тебя и Лейбу Либмана. Особенно последнего.

— Ну, ему можно и потерпеть, Эрснет. Либман столько заработал на мехах что ему грех жаловаться. А фон Штемберг сколько в карман нашего еврея положил за последний год?

— Зависть — худший из пороков, — произнес Бирон. — Однако какой сегодня морозный день, Петер.

— Вон уже и наш трактир показался, Эрнест. Выпьем водки и согреемся.

— Сейчас самое время выпить. Я в такую погоду начинаю понимать страсть русских к сему напитку.

В трактире в тот день было полно народу, и новые посетители едва протолкались сквозь толпу. Хорошо еще, что хозяин трактира Клаус Шпигель опознал новый гостей и быстро посадил их за небольшой столик в дальнем темном углу.

— Сегодня у меня там много народа, господа. Но для вас всегда найдется местечко. Водочки с морозца?

— Водки неси, и что там у тебя есть из еды! Все неси! — приказал Пьетро.

— И верно. Я не отказался бы хорошо поесть, — поддержал шута герцог.

— Сейчас все будет!

Скоро Бирон и Мира уже выпили по первой и стали разговаривать. Герцог рассказал о том, как помог Либману выкрутиться.

— Остерман зеленый от злости ходит. Так хотел он через Лейбу на меня выйти. Стал я нашему вице-канцлеру как кость поперек горла. Он, видите ли, не терпит, когда кто-то вмешивается в дела управления государством.

— Но ты не сильно то в эти дела и вмешиваешься, Эрнест.

— Да, но за меня это делают Либман, фон Штемберг, барон фон Ливен, барон фон Корф и другие.

— А скажи мне по правде, Эрнест, тебе не бывает страшно?

— Бывает. Как подумаю, что императрица умереть может, и сразу страшно становиться. Эти русские тогда меня на части разорвут. Только Анна — моя защита. Она и есть та стена, за которой я могу от любых врагов спрятаться.

— А как думаешь, кто после неё править Россией станет?

— Это опасный вопрос, Петер. За такие слова можно и в застенки к Ушакову угодить, — с улыбкой сказал Бирон, и они снова выпили.

— Но все-таки? Неужели ты веришь, что трон перейдет к Анне Леопольдовне?

— Если она родит престолу наследника, то все может так и быть, Петер. За это стоит Остерман, хоть и враг, но в сем деле мы с ним едины. Для него крайне важен этот еще не родившийся наследник трона.

— А если родиться девочка?

— Тогда не жди добра, Петер. Ибо у петровых потомков наследник мужского пола имеется принц Петр Ульрих Голштинский, сын цесаревны Анны Петровны. И тогда трон может достаться Елизавете, которая наследником этого ребенка и сделает. Потому Анна Леопольдовна должна родить мальчика.

— Дай то бог! Популярность Елизаветы велика.

— Да. Я вот недавно разговаривал с ней. Она такая красавица и так умеет очаровывать мужчин.

— Эрнест! Уж не влюбился ли ты в Елизавету? — Мира снова наполнил стаканы.

— А что? — Бирон посмотрел на шута.

— Да ничего, но она дочь Петра Великого.

— Но мне она нравиться как женщина. И если бы она только поманила меня — я бы пошел. И сие было бы не таким уж и дурным шагом.

— Ты что Эрнест. Не дай бог, Анна узнает про такие твои мысли. Императрица ревнива.

— Еще как ревнива, Петер. А что говорят в вашей кувыр коллегии?

— Там тоже самое, что и везде. Шуты грызутся за милости императрицы не хуже придворных. Но в большом фаворе пока одна Буженинова. Её императрица слушает всегда. А после того как она глаза царице на Анну Леопольдовну открыла, её положение еще больше укрепилось.

— И многие хотят Буженинову к себе заполучить в союзницы? Так?

— Именно так, Эрнест! Но Буженинова ни от кого таких подачек не берет. Её слабое место это желание выйти замуж. И она себе уже и жениха приискала. Это не кто иной как шут Квасник, в прошлом князь Голицын.

— Отчего в прошлом? Он до сих пор князь, Петер. Это тебе не Франция, где один раз унизившись, более не поднимешься. В России и не такое бывает. Так что наш Голицын еще свое возьмет. И Буженинова совсем не дура, что Квасника-Голицына обхаживает. Денег она уже на службе шутовской скопила не мало. А теперь вот княжеский титул ей светит.

— Но пойдет ли императрица на то чтобы их поженить?

— Кто знает, Петер? На такой вопрос сразу ответить сложно.

За соседним столиком пили офицеры гвардии. Они матерно ругались и голоса их становились все громче и громче. Один из них, капитан в семеновском мундире со шрамом на лице вдруг выкрикнул:

— Ты кого хвалить вздумал? — он обращался к одному из собутыльников. — Свору немецкую? Не для того государь наш Петр Великий империю создавал, дабы каждая шваль здесь кормушку для себя находила!

— Я про то говорю токмо, — ответил ему молодой Преображенский поручик, — Что Миних хороший командир и полководец изрядный!

— Миних? Ты еще Бирена похвали!

Услышал такие слова Бирон, порядком уже выпивший, из-за стола поднялся и у семеновцу подошел. Мира не успел его остановить.

— Вы сударь, что-то сказали про герцога курляндского? — спросил он.

— А ты кто такой? — офицер вскочил на ноги. — Знаешь, с кем говоришь?

— Знаю. Вы, сударь, свинья пьяная.