Человек, сидевший у огня в дальнем углу, вскочил на ноги.

— Пожалуйста, не убивайте нас!

Валлон рассмотрел сквозь дым долговязого паренька, который смотрел на него широко открытыми глазами. Во тьме позади него беспокойно ворочался спящий.

— Не бойся, — угрюмо произнес Валлон, возвращая меч в ножны. Затем он плотно закрыл дверь, стряхнул снег с одежды и, сгорбившись, сел возле костра.

— Умоляю простить меня, — заикаясь, начал молодой человек. — Мои нервы на пределе. Эта буря…

Человек, лежащий в углу, пробормотал что-то на неизвестном Валлону языке.

Юноша тотчас поспешил к нему.

Валлон подбросил в огонь пару кусков высушенного навоза и потер руки, чувствуя, как тепло разливается по телу. Прислонившись к стене, он принялся грызть корку хлеба.

Сквозняк раскачивал светильник, висящий над парой незнакомцев в углу. Лежащий мужчина уже не спал. Его хриплое дыхание было похоже на работу прохудившихся кузнечных мехов.

Валлон сделал большой глоток вина и поморщился.

— Твой спутник болен.

Глаза молодого человека заблестели от слез.

— Мой господин умирает.

Валлон перестал жевать.

— Это ведь не чума, правда?

— Нет, сэр. Я подозреваю, что это рак. Моему господину нездоровится с тех пор, как мы покинули Рим. А сегодня утром он почувствовал такую слабость, что не смог сесть на мула. Наши попутчики ушли далеко вперед. Мой господин настаивал, чтобы мы продолжили путь, но потом нас застала буря, а слуга сбежал.

Выплюнув кислое вино, Валлон подошел ближе. Не было сомнения в том, что до рассвета старец упокоится навеки. Какие события оставили свой след на этом лице? Смуглая кожа, туго обтягивающая широкие скулы, орлиный нос, один темный глаз наполовину прикрыт веком, на месте другого грубый шрам. А его одежда добавляла экзотичности облику: шелковый кафтан, застегнутый на продолговатые пуговицы слоновой кости, панталоны, заправленные в лайковые сапоги, накидка собольего меха, который, должно быть, стоит больше, чем кольцо, сверкающее на его костлявой руке.

Черный глаз остановился на Валлоне. Тонкие губы широко раскрылись.

— Ты пришел.

Валлону стало не по себе. Вероятно, старик вообразил, что к нему явился призрак смерти, чтобы забрать его в последний путь.

— Вы ошиблись. Я всего лишь путник, укрывающийся здесь от непогоды.

Умирающий смиренно принял его слова.

— Паломник, направляющийся в Иерусалим.

— Я иду в Константинополь наниматься в гвардию императора. Если буду проходить через Рим, поставлю свечу в соборе Святого Петра за упокой вашей души.

— Наемник, — произнес старик. — Хорошо, хорошо. — Он что-то пробормотал по-гречески, отчего юноша бросил на Валлона пристальный взгляд.

Тяжело дыша, старик нащупал что-то под накидкой, а затем вытащил мягкую кожаную папку. Сунув ее в руку своему спутнику и видя его нежелание принять ее, больной сжал пальцы юноши своими и назидательно заговорил. Прежде чем ответить, парень снова взглянул на Валлона. Было ли это обещание или клятва, неизвестно, но ответ, видимо, устроил старца. Его рука упала, а единственный глаз закрылся.

— Он умирает, — чуть слышно вымолвил парень.

Внезапно старик открыл глаз, остановив взгляд на Валлоне, и что-то еле слышно прошептал. Затем он устремил взор вверх, в дали, недоступные смертным, а когда Валлон вновь на него посмотрел, глаз незнакомца уже был закрыт.

Повисла тягостная тишина.

— Что он сказал?

— Не знаю, — всхлипывая, пробормотал парень. — Что-то о тайне рек.

Валлон перекрестился.

— Кем он был?

Юноша заговорил, шмыгая носом:

— Косьма из Византии по прозвищу Монофтальмос — «Одноглазый».

— Священник?

— Философ, географ и дипломат. Величайший исследователь нашего времени. Он плавал по Нилу к пирамиде в Гизе, исследовал храм в Петре, читал рукописи из Пергамской библиотеки [4], подаренные Марком Антонием царице Клеопатре. Он побывал на лазуритовых шахтах в Персии, участвовал в охоте на единорогов на Аравийском полуострове, видел рощи гвоздичного дерева и перечные плантации в Индии.

— Ты тоже грек?

— Да, сэр. Из Сиракуз, с Сицилии.

Усталость взяла верх над любопытством Валлона. Костер почти потух. Закутавшись в плащ, он лег на грязный пол. Сон не приходил. Сицилиец монотонно читал заупокойную молитву под аккомпанемент завывающего снаружи ветра.

Валлон приподнялся на локте.

— Хватит. Твой господин обрел покой. Дай теперь и мне отдохнуть.

— Я поклялся заботиться о нем. А он сгорел всего за месяц.

Валлон натянул плащ поверх головы.

— Теперь он в лучшем мире. А сейчас иди спать.

Валлону снились дурные сны, и он то и дело просыпался. Очнувшись от очередного кошмара, он увидел, как сицилиец, согнувшись над трупом, стаскивает с пальца своего господина кольцо. Он уже успел снять с него роскошную меховую мантию. Валлон приподнялся.

Они встретились взглядами. Сицилиец прошел с накидкой через комнату и накинул ее на плечи Валлона. Франк ничего не сказал. Вернувшись в свой угол, юноша со стоном вытянулся на полу. Валлон поставил меч в вертикальное положение, опершись подбородком на его рукоять. Он уставился перед собой, моргая глазами, словно сова. Каждый раз, закрывая глаза, Валлон видел какой-либо эпизод своего прошлого, его веки оставались сомкнутыми все дольше, пока сон окончательно не овладел им.

Он проснулся от звуков капающей воды и непонятных приглушенных ударов. Сквозь щели в стенах проникал солнечный свет. Там, где сицилиец оставил ему белый хлеб, сыр, немного фиников и кожаную флягу, прошмыгнула мышь. Валлон подошел с едой к двери и вышел навстречу палящему солнцу. По камням струились ручьи талой воды. К небольшому загону для скота вела борозда следов. С уступа свисала массивная снежная глыба. Валлон, сощурившись, посмотрел вверх в сторону перевала, размышляя, смогли ли добраться паломники до укрытия на вершине. Когда он там остановился, монах показал ему обледенелую келью, битком набитую трупами путешественников, которые лежали в тех же скрюченных позах, в которых их нашли замерзшими в снегу. Валлон опрокинул фляжку и одним махом выпил терпкое красное вино. Он ощутил тепло, разливающееся по телу. Поев, он почистил зубы щепкой и прополоскал рот.

На расстоянии броска копья от хижины ущелье погружалось в тень. Подойдя к краю бездны, франк развязал штаны и, справляя малую нужду, вдруг осознал, что если бы прошлой ночью отклонился всего на пядь, то его останки не нашли бы и стервятники.

Вернувшись в хижину, он высек искру кремнем о сталь меча, зажег лампу и стал собирать свои вещи. Старый грек лежал несуразным чучелом, скрестив руки на груди.

— Жаль, что у нас не было времени поговорить, — неожиданно для себя сказал Валлон. — Кое-что ты смог бы мне объяснить.

Он ощутил горечь во рту, а в глубине души полное безразличие. Где-то над головой каркнул ворон. Валлон, склонившись, задул лампу.

— Быть может, мы встретимся вновь, когда смерть упокоит и мое сердце.

Он направился к двери и, отворив ее, увидел сицилийца, поджидающего его с ухоженным гнедым пони и превосходным серым мулом. Контраст между скорбным выражением на лице паренька и пышностью его наряда настолько резал глаз, что Валлон едва не рассмеялся. На греке была шерстяная мантия, по краям отделанная синим атласом, туфли с заостренными носами, вызывающие улыбку своей непрактичностью, и мягкая шляпа с круглыми полями, дополненная изящной кокардой. Причиной выпученности его глаз являлся отнюдь не страх. Похоже, сама природа наделила его выражением постоянного удивления, впрочем, как и носом, похожим на поплавок, и девичьими губами.

— Я думал, что ты уже ушел.

— Как, оставить тело своего господина, не предав земле?

Захоронение как таковое не представлялось возможным в этой каменистой местности. Они положили труп в небольшое углубление на южной стороне скалы, завалив сверху камнями. Эту груду сицилиец увенчал импровизированным крестом. Помолившись, он обвел взглядом остроконечные вершины и ледники.