Отверженные, Гарри и Лили считали себя жертвами своих родителей. Мать Гарри никогда не называла его ни своим сыном, ни своим мальчиком. Она звала его «мой шпенек», намекая на изогнутый рыболовный крючок, впивающийся в рот рыбы.

Ни одна женщина не была в меньшей степени матерью, чем эта проститутка.

Гарри был зачат старым матросом, отдыхавшим на берегу. Все свое детство он был вынужден следовать за недостойной матерью, которая прилагала все силы, чтобы избавиться от него. Но странствующий епископ, в будущем великий Уайт Оглеторп, предупредил женщину, что Бог мог бы простить ее за образ жизни уличной девки, fex urbis, [2]но он никогда не возьмет ее на небеса, если она бросит или убьет малыша. Будучи католичкой, она поклялась, что оставит своего отпрыска при себе.

Мальчик рос хилым. Он слонялся по грязным кварталам и скотобойням Дублина, где грубые бабенки курили трубки и переманивали друг у друга клиентов. Сверстники издевались над Гарри, но он никогда не впадал в ярость. Когда Гарри исполнилось двенадцать лет, мать захотела сделать из него моряка, отдать в юнги.

— Он пришел ко мне из моря, — заявила она, намекая на отца ребенка, — так пусть туда и возвращается. Пусть ветер и волны распоряжаются им, как хотят. Мне все равно. Я больше не несу ответственности за этого выродка.

Но море не соизволило взять на себя заботу о Гарри Бэтмане. Еще будучи ребенком он бледнел, едва увидев понтон.

Обреченный вести существование на суше, он поступил на службу к подруге своей матери, которая держала в пригороде Дублина пансион для уличных девок. Там он под пристальным вниманием превосходных учителей научился врать и воровать и утвердился в мысли, что для собственного обогащения достаточно делать других беднее.

Когда Гарри исполнилось шестнадцать лет, мать решила, что настало время его женить.

— Если мне улыбнется провидение, я заставлю его жениться на первой встречной идиотке-католичке!

Среди клиентов матери Гарри был один слишком пылкий парламентарий из Дублина. Она пригрозила, что запятнает его репутацию, если он откажется устроить брак Гарри с Лили, незаконнорожденной дочерью его сестры.

Служивший в тайной часовне Дублина епископ Уайт Оглеторп не сумел скрыть удивления, увидев перед алтарем Гарри Бэтмана и Лили Брюстер. Бракосочетание занозы в ногепроститутки и колючки в бокузаконника стало для него полнейшей неожиданностью.

До встречи перед алтарем Гарри и Лили не были знакомы. Даже в день бракосочетания им не удалось друг другу сказать ни слова наедине.

Оглеторп подарил им карманную Библию. На первой из страниц, отведенных для записей о знаменательных семейных событиях, он написал: «В этот день, 12 июля 1691 года, Гарри и Лили Бэтманы вступили в брак против своей воли, но с благословения Господа».

Затем им сообщили, что для первой брачной ночи для них сняли комнату в «Старом Норруа». В приданое Лили получила четыре гинеи — все, что осталось от наследства ее матери, и супругам Бэтманам пожелали жить, как им заблагорассудится, при условии, что они никогда не дадут о себе знать своей родне.

Наконец Гарри и Лили смогли поговорить в маленькой чердачной комнатке, единственной доступной для них.

— Моя мать — старшая сестра Арчибальда Брюстера, — призналась Лили. — Это ей я обязана жизнью, ей и ее девичьей любви, незнакомцу, имя которого никогда не произносили.

Лили объяснила, что ее мать, родив дочь вне брака, разрушила надежды своей семьи, мечтавшей получить дворянство благодаря выгодному союзу.

— Мне рассказывали, что одна из моих теток говорила о матери такие гадости, что та выбросилась из окна в день, когда мне исполнилось два года.

Лили росла, отмеченная печатью позора. Ее прятали от глаз дублинского приличного общества, ничему не учили. Круг ее общения ограничивался детьми слуг.

— Ты твердо веришь в Бога? — спросила Лили у мужа, которого ей навязали.

— Мне кажется… Да.

— Тогда все будет хорошо. «Тех, кого любит, Господь наказывает, но потом отирает слезы с их глаз». Сказав это, монсеньор Оглеторп не погрешил против истины: в один прекрасный день наши слезы высохнут. Так должно быть.

На следующий день католики Дублина узнали о решающем разгроме у Огрима.

Спустя восемь недель на борту «Фэамонта» Гарри и Лили все еще спрашивали себя, за что им досталась такая жизнь.

Гарри не совершил никаких прегрешений, чтобы постоянно подвергаться оскорблениям в детстве и волей-неволей перенимать чужие пороки. Лили задавалась вопросом, в чем ее грех, если только не считать грехом рождение в семье, которая так и не простила ошибку молодости ее матери.

Испытываемое ими обоими чувство несправедливости и одиночества сближало их.

Священник Шелби Фрост с удовольствием наблюдал за ними. «Иногда требуется открыть глаза любви, чтобы она смогла заявить о себе», — поговаривал он.

По взглядам, которые бросали на Лили члены экипажа, Гарри понял, что она очень красивая. Лили поняла, что Гарри очень добрый, узнав, что он отдал свою порцию пресной воды пассажирке, страдавшей от лихорадки, и что та была очень признательна ему за это.

В тот момент, когда они оба открывали для себя Америку, они еще не полюбили друг друга, но начали испытывать взаимную симпатию.

Остановка в Плимуте позволила пополнить запасы провизии на «Фэамонте», и корабль продолжил свой путь на юг.

Остров Манхеттен очаровал Бэтманов: множество набережных, дебаркадеры, десятки торговых судов, сновавших взад и вперед, грозный Форт Джордж, занимавший господствующее положение в устье Гудзона, — все было достойно наиболее удачно расположенных портовых городов Европы. А ведь пятьдесят лет назад здесь находился скромный голландский бастион под названием Новый Амстердам. Окруженный мельницами, он жил благодаря торговле пушниной.

Бэтманы предприняли робкую попытку:

— Почему бы нас не высадить в Нью-Йорке?

— Эта английская колония находится под влиянием голландцев, которые ее и основали, — объяснили им. — Здесь принимают всех людей доброй воли. Кроме католиков.

Через неделю капитан «Фэамонта» приказал открыть бочку пива, купленную в Плимуте: на горизонте показались мыс Мэй и огромная бухта Делавэра.

Гарри и Лили не сумели скрыть своего разочарования: побережье было удручающе плоским, песчаным, кое-где болотистым.

Водный поток стал уже. Когда корабль вошел в реку Делавэр, на палубе тут же образовалась давка. Все ведрами черпали пресную воду и спешили облить себя, чтобы утолить жажду или смыть грязь, наслоившуюся на теле за восемьдесят дней, проведенных в океане.

Увидев на западном берегу форт, построенный в виде алтаря, Бэтманы решили, что их путешествие закончилось.

— Это Кристана, — объяснили им. — Шестьдесят лет назад ее построили шведы, которые хотели, чтобы этот край принадлежал их королю.

— Новая Швеция, Новая Голландия, Новая Франция, Новая Англия — на этом континенте все новое! — заметил Гарри. — Где же находится Новая Ирландия?

Последовал ответ, сопровождаемый с трудом сдерживаемым смешком:

— В фантазиях ирландцев…

«Фэамонт» медленно шел вверх по реке. Через несколько миль берега стали зелеными, изобилующими дичью, но это все еще была не Филадельфия.

— Что за идея строить город так далеко от океана!

Семнадцатого ноября 1691 года Гарри и Лили не смогли открыть для себя новый Нью-Йорк: Филадельфии было всего десять лет. Лишь несколько кирпичных домов, видимых с реки, свидетельствовали, что перед ними процветающий город, а не крупная деревня поселенцев, основанная здесь без особой необходимости и хаотично застроенная. Филадельфия располагалась на крутом берегу высотой метров в пятнадцать, что усложняло выход к реке.

Гарри удивился, впервые увидев на американской земле город, не окруженный крепостными укреплениями или хотя бы земляным валом.

— Основывая свою колонию, — объяснил ему капитан, — Уильям Пенн хотел предоставить убежище всем христианам, подвергавшимся преследованиям. В Ирландии гонениям подвергались католики, во Франции — гугеноты, в Шотландии — пресвитерианцы, на берегах Рейна — меннониты, во Франкфурте — пиетисты, в Голландии — ремонстранты… Будучи квакером, Пенн хотел, чтобы это место стало землей свободы для всех, кто не мог открыто исповедовать свою веру. Верный этой идее, он без колебаний заключил безусловный мирный договор с местными индейцами. Вооружение и укрепление города противоречило его доктрине. Название, выбранное им для своей столицы, полностью соответствует благородному плану сэра Пенна: «Город братской любви».