Из стопки торчал один довольно странный на вид конверт.

— Подождите, Мэри-Кэтрин, — сказал я. — Одну секунду.

Я вскрыл письмо. Написано оно было от руки, микроскопическим почерком, но мне все же удалось разобрать слова: «Дорогой Майкл», «Мэри-Кэтрин» — дважды — и «Да благословит тебя Бог в пору тяжких испытаний. С любовью, Нона».

Что все это значит, я пока так и не понял, но одно знал точно: я слишком устал, чтобы разбираться во всем прямо сейчас.

— Ага, — сказал я девушке, когда открылась дверь лифта. — Значит, вы — Мэри-Кэтрин, помощница по хозяйству.

В ее синих глазах мелькнула надежда. Но где же я ее, черт побери, размещу? Наш постоялый двор забит под завязку. Впрочем, я тут же вспомнил о комнатке для прислуги, которую мы превратили в кладовку.

— Пойдемте, — сказал я Мэри-Кэтрин. — Я покажу, где вы будете жить.

Нам понадобилось добрых двадцать минут, чтобы избавить эту каморку от ненужного хлама.

Когда я притащил постельное белье, Мэри-Кэтрин уже аккуратно раскладывала свои вещи по ящикам старого шкафа.

С минуту я разглядывал ее. Ей было лет тридцать, и в ней ощущалась некая добрая деловитость — хорошее качество для той работы, которую она вызвалась исполнять.

— Нона, случаем, ничего вам не говорила о размерах моей семьи?

— По-моему, она сказала «целый выводок детишек».

— А «целый выводок» — это сколько? В ваших краях?

— Пять?

Я покачал головой и ткнул большим пальцем вверх: прибавьте.

— Семь?

Я повторил тот же жест и увидел, как в глазах у Мэри-Кэтрин мелькнул испуг.

— Ну не десять же? — сказала она.

Я кивнул.

— Подтирать себе попки они уже умеют. Вообще ребятишки отличные. Однако, если вам захочется сию же минуту сбежать, я вас винить не стану.

— Десять? — недоверчиво повторила Мэри-Кэтрин.

— Единичка и ноль, — улыбнулся я. — И еще, если собираетесь работать у нас, называйте меня Майком. Или идиотом, если вам так больше нравится. Но только, прошу, не называйте мистером Беннеттом.

— Хорошо, Майк, — ответила Мэри-Кэтрин.

Покидая ее, я обратил внимание на то, что паническое выражение, похоже, прилипло к ее лицу надолго.

Спустившись вниз, я забрался в свою постель, однако мне не спалось. Я вдруг вспомнил, что завтра состоятся похороны Кэролайн Хопкинс — еще одно печальное обстоятельство, которым можно было занять голову хоть на всю ночь.

Около часа я пролежал в темноте, стараясь не проникаться жалостью к своей персоне. Ведь не мое же тело истерзано страшной болезнью. Не я посвятил тридцать восемь лет жизни тому, чтобы помогать людям, а в итоге тридцать девятого года уже не увижу.

А потом я заплакал. Все мое стальное самообладание разбилось вдребезги, и от меня попросту ничего не осталось.

Поначалу я всего-навсего согласился со смелой идеей Мейв: нам нужно усыновить кого-нибудь — или удочерить. После того как выяснилось, что своих детей у нас быть не может, я понял, что готов сделать все, о чем попросит Мейв, лишь бы она была счастлива.

Однако после появления Джейн я решил, что, пожалуй, и хватит. Трое детишек, да еще и в Нью-Йорке? На мешок с деньгами я как-то не походил.

Но Мейв смогла доказать мне, что и в доме нашем, и в сердцах найдется место еще для одного ребенка. После Фионы и Бриджет я выпучивал глаза всякий раз, как Мейв упоминала об очередном несчастном младенце, о каком ей случилось услышать, и спрашивал: «Что, еще одна соломина на верблюжью спину?»

«Но ведь и у верблюда есть сердце», — думал я, лежа в темноте и ощущая, как по моим щекам катятся слезы.

И как мне теперь справляться со всей этой оравой? Старшие ребятишки скоро станут подростками, а младшие… И только я один буду в ответе за их жизнь и будущее.

Тут я услышал, как отворяется дверь в мою комнату.

— Пик-пик, — произнес тоненький голосок.

Крисси. Каждое утро она приходила в нашу спальню с пустой мисочкой, изображая голодную зверушку, которую нужно покормить.

Крисси, шлепая по полу босыми ногами, подошла к кровати.

— Маленькой Пик-Пик не спится, — сообщила она.

— Большому Пику тоже, — ответил я.

Она не спала с нами с двух лет, и я собрался было отправить девочку обратно в ее постель, но затем откинул одеяло и сказал:

— Давай-ка в гнездышко, Пик, быстро!

И пока Крисси устраивалась рядом со мной, я вдруг понял, что мои дети — это никакое не бремя. Они — единственное, что не позволяет мне развалиться на части.

Минуты через две Крисси заснула. И после того, как она уткнулась мне в спину ледяными ножонками, я, уже засыпая, сообразил, что, может быть, счастьем это назвать и нельзя, но я впервые за несколько недель ощутил хотя бы первое приближение к нему.

Утренний перезвон колоколов собора Святого Патрика еще висел в прохладном воздухе над Пятой авеню, когда из массивных дверей храма вышел Аккуратист. Он окинул взглядом идиотов, выстроившихся на тротуаре за полицейским ограждением.

Похороны Кэролайн Хопкинс должны были начаться не раньше чем через сорок минут, а толпа уже собралась не менее плотная, чем насыпь из принесенных людьми цветов, протянувшаяся вдоль тротуара. Кэролайн была первой леди, однако для многих присутствующих важнее было то, что она родилась и выросла в Нью-Йорке. Она была одной из них.

Стоя на ступенях, Аккуратист наблюдал за сержантом морской пехоты, обходившим с проверкой почетный караул. А потом начали подъезжать лимузины.

Первым появился мэр Эндрю Турман, считавший себя близким другом Хопкинсов.

За ним по пятам последовал магнат мира недвижимости Ксавье Браун с женой — светской дивой по имени Селеста. Эта могущественная пара тоже состояла в друзьях первой леди.

За владельцами лимузинов появился известный футболист, защитник «Нью-йоркских гигантов» Тодд Сноу. Он обнял за плечи свою миловидную жену, модную фотомодель, и на пальце его блеснуло кольцо победителя «Суперкубка». Спортсмен занимался вместе с Кэролайн Хопкинс благотворительностью.

Аккуратист с удовлетворением вглядывался в вереницу припаркованных лимузинов, протянувшуюся вдоль Пятой авеню. Отлично, вся шайка в сборе. Ну, почти.

И наконец он перевел взгляд на гигантское окно-розетку, на высоченные каменные башни, составляющие часть фасада. При таком скоплении важных персон будет удивительно, если внутри найдется место еще и для гроба.

Джон Руни, увидев толпу перед собором, состроил презрительную гримасу. Бывший в настоящее время самым кассовым актером Голливуда, он приехал на похороны, чтобы порадовать своих фанатов. Но теперь, взглянув на алчные физиономии желающих попасть на мероприятие, он слегка испугался. Неужели ему придется стоять в проходе?

На его счастье, через главные врата впускали только самых важных персон.

Руни вышел из машины, увидел репортеров, выстроившихся по обе стороны от каменной лестницы. Ему стоило труда не обернуться на крик из толпы: «В чем дело, козлик?» — это была коронная фраза из его последнего комедийного хита. Руни вошел в храм и предъявил свое приглашение охраннику в красном мундире.

За спиной у него застрекотали, точно рой металлических сверчков, фотокамеры. Это появилась облаченная в черное мини-платье и вуальку Мерседес Фрир, двадцатилетняя поп-звезда. А следом стал подниматься по ступеням Чарли Конлан, рок-легенда 1970-х. Высокий, невозмутимый — ему было уже под шестьдесят, однако выглядел он по-прежнему прекрасно. В притворе он и Руни пожали друг другу руки. Они были знакомы: Чарли написал и исполнил три песни для детского фильма, в котором Руни блеснул в прошлом году.

— Цирк, а? — произнес Чарли своим характерным сиплым голосом. — Ты тут один из клоунов, Джонни?

— Ну, если так, то ты — инспектор манежа, — ответил Руни и усмехнулся, услышав, как опять защелкали камеры.

Толпа снова радостно завопила. Снаружи, на улице, выбиралась из своего розового «линкольна» Юджина Хамфри, ведущая популярного ток-шоу.