— Иногда, если очень повезет, — улыбнулся Тенч. — К сожалению, многие из нас получают или одно, или другое, но никогда и то, и другое вместе. Или, что еще хуже, чувствуют и то, и другое к человеку, который просто им не подходит.

Мэри показалось, что он пытается сказать ей, что именно это он испытывает по отношению к ней.

— Но наверняка, если испытываешь к человеку такие сильные чувства, он может ответить взаимностью, — проговорила она пылко.

— Возможно. — Тенч пожал плечами и посмотрел на Рио. — Если сможешь поехать с этим человеком туда, где твое происхождение не имеет значения.

Их разговор резко прервал появившийся на борту капитан Гилберт. Тенч должен был подойти и поприветствовать его, а Мэри проскользнула обратно на корму корабля, чтобы посмотреть на Рио через бухту и подумать, захотел бы Тенч взять ее туда.

Но если он этого хочет, почему он подталкивает ее к мыслям об Уилле? Таковы особенности мужского поведения? Но Мэри уже давно поняла, что Тенч не такой, как остальные мужчины. Они выплыли из Рио четвертого сентября, а через три дня, вечером, у Мэри начались роды.

Сначала это было не так уж и плохо. Мэри тихо лежала рядом с Бесси и ей даже удалось подремать. Но через несколько часов после полуночи у нее начались сильные боли, и ей пришлось встать и держаться за одну из корабельных балок, чтобы боль хоть немного утихла. Утром послали за хирургом Уайтом, но он объявил, что все нормально и что первые роды всегда длятся дольше. Он приказал двум женщинам, которыми случайно оказались Мэри Хейден и Кэтрин Фрайер, собрать соломы, на которой будет лежать Мэри.

Корабль сильно качало, а Мэри Хейден и Кэтрин относились к роженице с полным безучастием. Еще хуже было то, что люки закрыли из-за сильного ветра, поэтому в трюме стало темно и душно.

— Удовольствие ты уже получила, — сказала Мэри Хейден злорадно. — Теперь придется помучиться.

Мэри всегда понимала: эти две женщины считают ее виновной в своих злоключениях, сколько бы они не повторяли, что все это уже в прошлом и забыто. Каждый раз, когда Мэри благодарили или хвалили другие заключенные, она ощущала зависть своих бывших подруг. Она догадалась, что для них ее роды — это возможность поквитаться. Они надеялись, что Мэри опозорится и больше не будет вызывать того восхищения, которое испытывали к ней остальные.

Но Мэри не собиралась доставить им такое удовольствие. С каждой новой схваткой она скрипела зубами и сдерживала стон.

Боль нарастала, и каждая схватка становилась чуть сильнее. В конце концов Мэри была вынуждена лечь и уцепиться за связанную узлом веревку, которую одна из женщин постарше предусмотрительно обвязала вокруг балки, чтобы Мэри могла за нее тянуть. Сара сидела рядом, промокая ей лоб и давая по глотку воды.

— Уже недолго осталось, — прошептала она подбадривающе. — Если хочешь кричать — кричи, не обращай внимания на этих двух стерв.

Мэри подумала, что может умереть в родах, и на какое-то мгновение между схватками в ее голове промелькнула мысль: как некоторые женщины решаются рожать больше чем одного ребенка? И как раз тогда, когда она почувствовала, что больше не может, возникло новое ощущение, будто она хочет натужиться.

Она слышала, как другие женщины, и среди них ее мать, говорили об этой части родов, и знала, что это означает: ребенок рвется наружу. Вдруг ее захлестнула волна нежности к малышу, который у нее внутри, и она исполнилась решимости как можно скорее вытолкнуть его.

— Он идет, — прошептала Мэри Саре и со следующей схваткой стиснула зубы, подняла ноги высоко вверх, потянула за веревку и с силой натужилась.

За одеялом, которым Сара предусмотрительно завесила Мэри, чтобы отгородить ей немного личного пространства, женщины были заняты ужином, и где-то на заднем плане Мэри чувствовала запах тушеного мяса и слышала чавкающие звуки. Тряска корабля, казалось, повторяла все, что происходило в ее теле, и Мэри была рада, что темнота скрывала это, по ее мнению, неловкое зрелище.

Она услышала, как Сара велела кому-то пойти за хирургом, но Уайт пришел не сразу и тут же удалился, дав Саре несколько кратких инструкций и фонарь, чтобы присвечивать.

— Не оставляйте меня! — завопила Мэри, когда он отошел.

— Женщины помогут, — сказал он резко. — Я здесь даже не могу стоять в полный рост.

— Скотина! — Сара плюнула в его удаляющуюся спину. Но тут же повернулась и нежно вытерла Мэри лоб. — У тебя ведь есть я, — сказала она, стараясь ее утешить. — Я знаю, что делать, милая, с тобой все будет хорошо.

Боль была жгучая, и Мэри казалось, что она огнем проходит через ее кожу, когда Сара вымыла ее ягодицы и бедра прохладной водой. Мэри сильно и долго тужилась, и наконец почувствовала, как ребенок идет, и услышала крик Сары о том, что видна головка.

У Мэри возникло ощущение, что из нее вытягивают большую скользкую рыбу. Боль утихла, и она услышала голоса по ту сторону одеяла.

— У тебя девочка! — заворковала Сара с восторгом. — Такая красивая, большая.

Свет от фонаря был тусклым, но Мэри увидела, как Сара поднимает нечто похожее на кролика без шерсти. Потом вдруг это нечто разразилось криком, сердитым, вызывающим, будто испытав ужас от зрелища темного корабельного трюма.

— Она будет жить, — сказала Сара с облегчением в голосе и отдала ребенка Мэри. — Ну, как ты ее назовешь?

Мэри какое-то время не могла ответить. Она молча с трепетом смотрела на своего ребенка. У девочки были густые черные волосы. Она была багрово-красной при слабом свете фонаря и колотила по воздуху своими маленькими кулачками. Мэри казалось невероятным, что этот сердитый маленький комочек вырос внутри нее.

— Я назову ее Шарлоттой, — произнесла она наконец. — Как корабль. — Тут перед ней всплыло лицо Грэхема, нежно склонявшееся над ней той ночью, когда, вероятно, был зачат их ребенок, и добавила: — Шарлотта Спенс.

— Спенс? — спросила Сара. — Что это за имя?

Мэри не рискнула ответить на этот вопрос.

— Можно мне теперь попить? У меня пересохло в горле.

Чарльз Уайт вернулся поздно ночью в свою каюту из трюма, где он констатировал, что ребенок Мэри благополучно появился на свет. Он налил себе стакан виски и уселся писать свой дневник.

«Восьмое сентября, — начал он. — Мэри Броуд. Родила чудесную девочку».

Он с минуту сидел и не мог думать ни о чем другом, случившемся в тот день. Мэри, которая лежала, качая своего ребенка, в этом грязном зловонном трюме, полностью заняла его мысли. Его часто вызывали на роды на протяжении многих лет — и светские дамы в шикарных домах, и крестьянки в лачугах, — и он помогал им всем. Его всегда волновало появление новой жизни. Сейчас он чувствовал угрызения совести из-за того, что бросил Мэри на произвол судьбы. Она была, безусловно, хорошей женщиной, выделялась среди своих подруг благодаря уму и спокойным, сдержанным манерам.

Возможно, он не стал ей помогать потому, что знал: маловероятно, что ребенок проживет больше чем несколько недель. Детская смертность была достаточно высока и на суше, но на корабле с крысами, вшами, гнилой водой и всевозможными болезнями, которые затаились, поджидая очередное ослабевшее тело, у новорожденного ребенка оставалось мало шансов. На корабле произошло уже достаточно много смертей, большинство из-за болезней, занесенных каторжниками с других плавучих тюрем. Но до Ботанического залива оставался еще долгий-долгий путь.

А когда они прибудут, положение станет еще хуже. Необходимо строить дома, возделывать и засевать землю. Аборигены, возможно, окажут враждебность, а погода будет беспощадной к ним. Вряд ли все это является идеальной средой для того, чтобы растить маленьких детей.

Но Уайт решил, что Мэри станет отличной матерью, ведь у нее было так много замечательных качеств. Он снова подумал, кто отец ребенка, и решил, что это Тенч, поскольку тот находился на «Дюнкирке» с Мэри. Он явно ждал новостей о ней, и его глаза зажглись, когда Уайт рассказал ему о новом пассажире. Тенч поинтересовался, каковы пол и имя ребенка и хорошо ли себя чувствует Мэри.