Мэри подбежала к нему, умоляя окружающих принести ей тряпок и воды, чтобы обмыть ему спину. Уилл был без сознания. Его лицо все еще искажала гримаса, и Мэри припала к земле рядом с ним, держа Шарлотту на руках.

— Давай я возьму Шарлотту, — произнес знакомый голос.

Мэри обернулась и удивилась, увидев Сару с ведром воды и тряпками. На ее грязном лице были полосы от слез, и казалось, что страдания Уилла и горе Мэри напомнили ей об их старой дружбе.

— Сохрани тебя Бог, Сара, — сказала Мэри с благодарностью, отдав ей ребенка. Она умыла Уиллу лицо, а затем снова посмотрела на Сару. — Я должна унести его с солнцепека, но теперь мне некуда идти, потому что они отняли нашу хижину.

— Неси его в мою, — предложила Сара, наклонившись и погладив Мэри по плечу. — Держись, я позову мужчин на помощь.

Когда Сара ушла с Шарлоттой на руках, Мэри прижалась губами к уху Уилла.

— Ты слышишь меня, Уилл? — прошептала она.

Он не ответил, но его веки дрогнули.

— Я клянусь тебе, что мы сбежим отсюда, — прошептала Мэри, и в ней поднялась волна ненависти к капитану Филипу и всем, кто за это отвечал. — Мы найдем способ, вот увидишь. Я не позволю, чтобы это случилось снова.

Позже, в тот же день, Мэри сидела на земле рядом с Уиллом в маленькой хижине, осторожно промокая ему спину. Она снова думала о своей старой клятве совершить побег. Мэри ни разу не вспомнила о ней с момента их прибытия, и сейчас ей показалось невероятным, что она смирилась с этим ужасным местом и даже привязалась к нему. Но больше она не собиралась терпеть. Ей нужно увезти отсюда Уилла и Шарлотту и сделать это как можно быстрее.

— Подвинься, Мэри, — прошипела Сара в темноте. — Ты не с Уиллом в постели.

Мэри слегка улыбнулась. Ей бы хотелось снова оказаться в постели с Уиллом в своей хижине. Они с Шарлоттой жили в одной хижине с пятью женщинами. Но, несмотря на тесноту, Мэри была очень благодарна Саре и ее подругам за то, что они позволили им остаться. В минуты отчаяния Мэри цинично издевалась над их добротой, повторяя себе, что она снова опустилась до их уровня. Но все-таки она предпочитала думать о том, что, по крайней мере, Саре порка Уилла помогла вернуть ее прежние качества — сострадание и великодушие.

Уилл находился в хижине с Джеймсом, Сэмюэлем и Джейми, и Мэри нечасто выпадала возможность увидеть его, поскольку на следующий день после наказания его послали работать на печи для обжига кирпича. Его спина все еще не зажила. Мэри была возмущена очередным жестоким решением послать на такую тяжелую физическую работу человека, у которого на спине не осталось живого места. Она пошла встретить его после первого рабочего дня, и, увидев его, Мэри расплакалась. Уилл еле переставлял ноги, его рубашка вымокла от крови, и лицо было искажено болью. Он решил поплавать в море, надеясь, что от этого раны скорее заживут, но едва смог двигать руками и так побледнел, что Мэри подумала: он вот-вот лишится чувств. Несмотря на все перевязки, раны не заживали, в них проникла грязь, которая вызвала инфекцию. У Уилла остались шрамы на всю жизнь — на теле и на душе. Мэри казалось, что она находится в темном туннеле, в конце которого не видно ни искорки света. Ее разделили с мужем. Она потеряла хижину. Рацион снова урезали, увеличилось число больных, и каждую неделю смерть забирала все большее количество людей.

Раньше было принято, чтобы во время похорон останавливалась работа и все присутствовали на них, но теперь это правило отменили, иначе работа не двигалась бы вообще. Смерть стала обычным явлением, таким же, как обнаруженная кража или несчастный случай. Проходил слух, что Джек, Билл или Кейт скончались, но людей интересовало только то, кому достанутся личные вещи покойника. И это в том случае, если их еще не успели украсть. Смерть ребенка вообще проходила незамеченной: для всех, кроме матери, это означало, что на один лишний рот стало меньше.

Мэри заставили стирать белье в тот же день, когда пороли Уилла. Хотя стирка одежды офицеров и морских пехотинцев не была особенно тяжелой работой, Мэри утомляло то, что приходилось постоянно следить за сохранностью вещей. Рубашки были в большом спросе, и, если они сохли без присмотра, другие женщины обязательно воровали их. Но если пропадала рубашка, наказывали всегда прачку, даже если у нее не находили этой рубашки.

Мэри поддерживала только мысль о побеге. Она сидела у нее в голове с рассвета до заката, отвлекая ее от голода, от похорон и распущенности, царившей вокруг нее. Четверо женщин сбежали в лес, но их скоро поймали. Другие беглецы либо были убиты аборигенами, либо умерли без воды и пищи. Иногда их тела находили спустя некоторое время. Многие возвращались, поджав хвост, чтобы их снова заковали в кандалы.

Мэри знала от Тенча, который много раз отправлялся исследовать эти земли, что бежать некуда: в глубине материка были лишь бесконечные мили бесплодной земли, покрытой кустарником. Несколько мужчин украли лодку, но они не были моряками и перевернули ее, и вскоре их подобрали.

Но Мэри была знакома с лодками и с плаванием. Она знала, что ей понадобится секстант [11], много еды и карты местных вод. Но в первую очередь ей нужно узнать, где находится ближайшее цивилизованное поселение, и найти лодку, подходящую для бурного моря.

Мэри рассказала все это Уиллу несколько дней назад, но он просто посмеялся над ней.

— Лодка, секстант и карты! Любимая, может сразу попросишь звездочку с неба? — спросил он.

Мэри хорошо понимала, насколько это трудно, но она не соглашалась признать это невозможным только потому, что никто другой не осмеливался сделать этого. Она знала, что капитан Филип и его офицеры пытались общаться с аборигенами и ничего не добились, но она сама предпринимала попытки в этом направлении, и они увенчались успехом.

Мэри приписала свою удачу Шарлотте. В то время как аборигены, возможно, были напуганы мужчинами в военной форме, они не боялись маленького ребенка, почти такого же голого, как их дети. Мэри гуляла по пляжу и подошла к следующей бухте, собирая хворост для огня. Внезапно она заметила, что за ней наблюдает несколько местных женщин с детьми. Мэри опустилась на землю, посадив Шарлотту к себе на колени, и начала петь ей разные песенки. К своему восторгу, она услышала, как к ней присоединился другой голос. Это была еще одна маленькая девочка, и, когда Мэри повернулась и улыбнулась ей, ребенок подошел ближе.

Мэри делала то же самое в последующие несколько дней, и на четвертый день девочка подошла и села рядом с ней. Ее мать стояла чуть поодаль и наблюдала. Вскоре к ним присоединились другие дети, а через несколько дней все уже выучили несколько слов из песен Мэри.

Она показала местным женщинам несколько листьев «сладкого чая» — похожего на виноград растения, которое заключенные заваривали и пили. Это растение казалось снадобьем от всех болезней. Оно облегчало голодные боли, успокаивало и придавало энергии, и полагали, что оно отпугивало болезни, поскольку те каторжники, которые пили «сладкий чай» постоянно, меньше страдали от дизентерии. Заключенные истощили все запасы этого растения вблизи лагеря, и Мэри надеялась, что аборигены покажут ей, где еще оно растет. И они показали, поведя ее туда так быстро, что ей пришлось бежать, чтобы успевать за ними, и даже помогли ей его нарвать.

Большая часть заключенных ненавидела аборигенов. Частично по той причине, что туземцы были свободны, в то время как каторжникам приходилось работать, но в большей мере потому, что арестанты считали себя выше местных жителей. Заключенные привыкли чувствовать себя людьми второго сорта, а местные, по их мнению, были еще ниже. Каторжники с горькой обидой смотрели на то, как офицеры дарили этим дикарям безделушки и настаивали, чтобы с ними хорошо обходились, тогда как с заключенными обращались жестоко и не признавали за ними никаких прав.