Глубокой ночью, когда Мэри лежала рядом с другими женщинами, отчаянно пытаясь согреться об их тела, она поняла, что действительно не боится. Ее возмутило то, что с людьми могут так жестоко обращаться. Она испытывала муки совести из-за преступления, которое повлекло за собой такое наказание, с тревогой думала о том, что же будет дальше, но не дрожала от страха. Взглянув правде в глаза, Мэри уже больше ничего не боялась. Она научилась плавать в возрасте шести лет, прыгая в море. После того как Мэри обнаружила, что может держаться на плаву, море перестало страшить ее. Как и все остальное. Она всегда была отчаянной и, рискуя, испытывала приятное волнение. Даже когда она впервые обнаружила, чем зарабатывает на жизнь Томас, она не ужаснулась. Это показалось ей всего лишь интересным приключением, почти шалостью.

Мэри вспомнила, как отец любил повторять о том, что у нее острый ум. Она всегда была умнее, чем ее ровесники или Долли. Мэри схватывала все на лету, задумывалась над тем, как все работает, и быстро запоминала информацию. В ее памяти всплыло, как отец хвастался соседям, что Фоуэй слишком скучен для Мэри и что, несомненно, однажды она сколотит себе состояние.

Как же он будет смотреть людям в глаза, когда новость о ее преступлении опубликуют в «Западном экспрессе»? Он не умел читать, но в Фоуэе было множество грамотеев, которые с удовольствием передадут ему такую сенсационную новость.

Осознание того, что она находится в каких-то сорока милях от дома, вызвало у Мэри невероятную тоску. Она представила, как мать сидит на табуретке у камина и что-то штопает. Мэри походила на мать: те же густые вьющиеся волосы, которые она заплетала в тугую косу и закручивала вокруг головы, те же серые глаза. Когда Мэри была маленькой, она любила наблюдать, как мать расплетает косы поздно вечером, пробегая по ним пальцами, пока волосы не падали темной сияющей копной на ее плечи. Из обычной женщины она сразу превращалась в красавицу, и Мэри с Долли часто спрашивали, почему она не оставляет волосы распущенными, чтобы все могли ими восхищаться.

— Тщеславие — это смертный грех, — отвечала мать обычно и, тем не менее, всегда улыбалась, потому что ей было приятно иметь красивую тайну, невидимую для всех и известную только в их семье. Мать всегда сдерживала свои чувства, и девочки с самого раннего возраста научились определять ее настроение исключительно по ее поведению. Когда она сердилась, то стучала горшками и яростно ворошила угли в камине; когда была обеспокоена, просто молчала. Мать проявляла свою любовь сдержанно, лишь изредка погладив нежно по щеке или обняв за плечи. И все же теперь, когда Мэри знала, что больше никогда не увидит мать, эти маленькие жесты казались такими бесценными и важными.

Мэри вспомнила, как мать обняла ее на прощанье в то последнее утро, когда она покидала Фоуэй. Мэри в свою очередь не обняла ее как следует, потому что так торопилась уйти. Именно это будет последним воспоминанием ее матери: дочь, которая уехала, равнодушно хихикая, и которую она никогда больше не увидит.

К счастью, когда заключенным велели покинуть амбар на следующее утро, дождь перестал. Но небо все еще было серым, резкий ветер дул с реки, и все арестанты сбились в кучу, чтобы согреться.

Весь завтрак состоял из воды и куска черствого хлеба. Мэри посмотрела на тюремный корабль «Дюнкирк» и убедилась, что он действительно такая развалина, как ей показалось вчера в вечернем полумраке. Она догадалась, что кормить там станут не лучше, чем в Эксетере.

И все же настроение у нее было более приподнятым, чем вчера. Несмотря на промокшую одежду, она достаточно хорошо выспалась, и к тому же сегодня не нужно никуда ехать. Мэри понимала, что в ближайшее время о побеге и думать нечего. Ее удерживали не только кандалы, избавиться от которых она не надеялась. На набережной было полно моряков, вооруженных мушкетами и наблюдавших за арестантами.

Десятки кораблей разных размеров покачивались на волнах, перевозя пассажиров через реку или подвозя товары к большим кораблям, стоявшим на глубине. Сегодня Мэри не чувствовала запаха тюремного корабля, но она не знала точно: то ли это происходило потому, что ветер изменил направление, то ли этот запах просто померещился ей прошлой ночью? Было приятно вдыхать свежий воздух, и если не обращать внимание на товарищей по заключению и на голод, а просто упиваться пейзажами, звуками и запахами, то можно представить, что она дома в Фоуэе.

В полдень Мэри все еще ждала на набережной и все еще оставалась прикованной к четырем женщинам. К этому времени нескольких мужчин-арестантов перевезли на лодках на «Дюнкирк», и женщины наблюдали, как те поднимаются по трапу на палубу и исчезают из виду. Но затем интерес к этой процедуре пропал. Большинство арестанток пыталось привести в порядок свой внешний вид, причесывая или заплетая волосы, залечивая раны от кандалов на лодыжках. Каждая, у которой были с собой пожитки, рылась в них в поисках другого платья или нижней юбки.

У Мэри не было никаких вещей, кроме расчески, да и ту дала ей одна заключенная в Эксетере, так что весь ее уход за внешностью свелся к тому, чтобы вычесать побольше вшей. В это утро охранники расщедрились на ведро с водой, чтобы заключенные смогли умыть лицо и вымыть руки, но Мэри испытывала мучительное желание скинуть с себя грязную одежду и вымыться полностью. В последний раз она делала это перед своим арестом, и сейчас она чувствовала вонь от своего тела.

Ни одна из женщин не была настолько озабочена своим грязным видом, но Мэри вскоре, после того как покинула дом, обнаружила, что привитая ей матерью тяга к чистоте на самом деле редкость. Когда она поделилась с Бесси мыслями на этот счет, женщина вопросительно посмотрела на нее.

— Должно быть, мы не так уж плохо выглядим, — сказала она. — Военные моряки с нас глаз не сводят.

Мэри исподтишка глянула на небольшую группу мужчин и увидела, что ее явно выделяют, выказывая ей особое внимание. Она подумала, что красные куртки, облегающие белые бриджи и высокие, тщательно вычищенные ботинки, хоть и скромного вида, давали военным незаслуженное преимущество перед гражданскими. Но Мэри не питала никаких иллюзий на этот счет и хорошо понимала, что они смотрели на нее не из-за ее выдающейся красоты.

Мэри всю свою жизнь провела среди моряков и знала, что первое, что они делают, сходя с корабля, — это отправляются на поиски женщин. В основном им доставались проститутки, а это означало высокий риск заражения.

Эти военные находились в немного другой ситуации. Они будут охранять заключенных, как мужчин, так и женщин, здесь и далее на транспортном корабле. Мэри догадалась, что они знают, что получат лишь небольшую увольнительную на берег, если получат ее вообще. Естественно, они надеялись, что среди этой кучки оборванных, павших духом женщин найдется кто-то, готовый удовлетворить их сексуальные потребности. Молодая, свежая, здоровая деревенская девушка идеально подходила для этой цели. Мэри подумала, что скорее бросится с «Дюнкирка» прямо в кандалах, чем позволит так себя использовать.

Ближе к вечеру Мэри и еще нескольких женщин отвезли на лодке на плавучую тюрьму. Цепи, сковывавшие их вместе, сняли, но арестантки остались в кандалах от лодыжек до талии. Когда они подплыли ближе к кораблю-тюрьме, Мэри увидела, что наружные борта зеленые и скользкие от водорослей. Запах от человеческих испражнений по мере приближения к кораблю все усиливался, пока женщин не начало тошнить.

Их подняли по скользкому трапу и выстроили в шеренгу, чтобы осмотреть, измерить и записать данные об их преступлениях.

— Мэри Броуд! — выкрикнул молодой морской пехотинец и приказал ей встать возле линейки, размеченной на обломленной мачте. — Пять футов шесть дюймов, — крикнул он другому мужчине, который записывал. — Серые глаза, черные волосы, видимых шрамов нет. Преступление: дорожное ограбление. Семь лет высылки.