А я — чем больше слушал их, тем сильней недоумевал, да нет, я просто пребывал в полнейшей растерянности…

Причина этой растерянности заключалась в том, что, с одной стороны, «товарищ маршал» (пожалуй, я обозначу его просто как Маршала) мне почти сразу ужасно понравился, и в этом-то как раз ничего странного не было. Он был элегантен и красив; он был мягок; он был ироничен; буквально с первого взгляда в нем ощущалось то неуловимое, что земляне называют «породой» (у нас есть слово, гораздо точней передающее суть того, чем был Маршал, но я не хочу сейчас думать на родном языке), а именно такого рода люди особенно нравятся марсианам; и в то же время это был человек сильный и могущественный, что также импонирует нам с эстетической точки зрения, как, например, слон.

С другой стороны… о, как тут все сложно и противоречиво было, с другой-то стороны!

Маршал был военачальником. Деятельность, которой занимался в своей жизни и в своей должностиМаршал — если отбросить все словесные ухищрения и оставить одну голую, страшную суть, — заключалась в том, чтобы убивать людей.

Не всяких людей, а плохих, то есть других, которые нападают на своих — хороших.

Но все же.

У нас, марсиан, нет и никогда не было никакой армии. Да, у нас есть разведка (мы предпочитаем более деликатное слово «наблюдение», но я уж говорил о том, что согласен считать себя и своих товарищей разведчиками и даже шпионами), но кроме разведки у нас нет ничего, так что практическая польза от разведки не особенно велика. Так, например, когда наши разведчики (это было давно) узнали, что обитатели одной далекой планеты (не буду называть ее), являющиеся, как и мы, телепатами, но гораздо более сильными, готовятся мысленно захватить и уничтожить Марс, и сообщили об этом нашему руководству, наше руководство ужасно разволновалось, схватилось за голову, расплакалось, ушло в отставку и со страху умерло, как и добрая половина всех жителей моей бедной планеты. Готовились умереть и все остальные — а что еще можно делать, если тебя хотят убить? — но как-то обошлось: до нас обитатели той планеты, постоянно занятые телепатическим уничтожением друг друга, не добрались и поныне, и мы, успокоившись, стали продолжать жить и расти — тихо расти до того дня, когда кто-нибудь другой пожелает облагодетельствовать или убить нас.

У землян не так: они защищаются. (Тут нам друг друга не понять никогда.) И, защищаясь, убивают; и, убивая, пользуются все более и более совершенным оружием. Вот этим самым — созданием новых, ужасных, новейших, ужаснейших вооружений — занимался Маршал, то есть не самолично, конечно же, а — курировал и поощрял тех, кто занимался этим. И вот теперь я с изумлением и страхом слышал, что…

— …очевидна исключительная роль высотного самолета в смысле внезапности его появления и нападения… Не только самолеты с ракетным двигателем, но и ракетные снаряды, которые обеспечат повышенную точность наведения и дальность поражения…

…что тем же делом вовсю занимался и К. И вид у него, когда он об этом говорил, был, как и у всех присутствующих, воинственный.

Мне от этого стало очень грустно. Но я вовремя вспомнил, что, когда имеешь дело с людьми, порою нужно не обращать внимания на произносимые ими слова, а вслушиваться в их потаенные мысли и всматриваться в их души; я прислушался к душе К. и с облегчением и радостью убедился, что о вооружениях, так воинственно насупив брови, толковал он для того, чтобы легче было выбить средства(вооружения — это, по-видимому, единственное, на что у землян всегда находятся средства), а на самом деле хотел, конечно же, не убивать, а летать.

Но чего же хотел Маршал? Я не знал его так, как уже знал К., и душа его была для меня потемками. Думаю, она и навсегда бы осталась для меня непроницаема, если б не рыжий Ц., который, не вытерпев, слабо забормотал себе под нос:

— Ах, все это не важно, не важно… Ракетоплан, который мы строим, позволит человеку вырваться в стратосферу… Я убежден: уже через несколько лет в небе с молниеносной скоростью будут летать ракетные корабли, покрывая огромные расстояния за считанные часы… Но это лишь промежуточный итог… Мы полетим на Марс…

К. опять пнул его ногой, но было уже поздно: Маршал обратил на Ц. свой начальственный взор.

— На Марс… — сказал он. — На Марс… так-таки через несколько лет?! А?I

В ясных глазах его светилось детское, восторженное, обалделое любопытство, которое, впрочем, он тотчас — быстрым движением ресниц — поспешил погасить.

— Да, это все очень… гм… Ну, это дело будущего… Товарищи, я бы хотел… (а сам продолжал украдкою ласкать Ц. заинтересованным взглядом) …хотел бы заслушать данные о пороховых…

Почему-то люди всегда хотят выглядеть друг перед другом более кровожадными и скучными, чем на самом деле.

Палящая жара, от которой герань совсем иссохла; следователь, раскачиваясь на стуле, расстегнув ворот рубашки, обмахивает себя сложенным вдвое тетрадным листком.

— Сергей Палыч, давайте-ка мы с вами поступим так: напишите, кто вас вербовал. Просто на клочке бумаги напишите… Протокол составлять не будем, все останется между нами… Директор института Клейменов вербовал вас? И вас, и вашего приятеля Глушко, и Лангемака? Ведь так?

— Никто меня никуда не вербовал.

Почему-то К. довольно давно уже не били. И у стены он больше не стоял, а сидел на стуле. И конвейер совсем сломался: на ночь кабинет запирали. К. уводили в другое помещение — камеру. Я не мог понять причины этих перемен. Неужели они догадались, что пружинки, на которые требуется нажать, чтобы сломить сопротивление К., помещаются не в теле его, но в душе? И что это были за пружинки — девочка в синем платьице, женщина с золотой косой?

— Вина Клейменова доказана: выполнял указания врага народа Тухачевского… А вы выполняли указания врага народа Клейменова, следовательно…

— Ничего подобного, — огрызнулся К. Он теперь не казался мне таким потерянным, почти лишившимся рассудка, как в первые дни своего заточения: то ли я уже привык видеть его таким, то ли он уже привык к своему нынешнему положению — человек (да и марсианин, в общем-то, тоже) может привыкнуть к чему угодно.

— Постойте, постойте! — с видом искреннего удивления произнес следователь. — Вы работали в НИИ-3?

— Разумеется, работал.

— А институтом руководил Клейменов. Троцкист. Немецкий шпион. Вредитель. Это он сам признал. Так вы выполняли его указания?

— А вы бы на моем месте не выполняли? Как можно не выполнять указаний своего начальника?

— Вопросы задаю здесь я. (Беззлобно, спокойно, как будто откликаясь на спокойствие самого К.) А вы — отвечаете. Понятно?

— Понятно.

— Тогда давайте еще раз: вы выполняли указания Клейменова?

— Выполнял.

— Слава богу! Вы понимаете, что, выполняя вредительские указания, вы тем самым совершали вредительство?

— Весь институт выполнял указания Клейменова… Вы тоже выполняете приказы своего…

— Мое начальство, будьте добреньки, оставьте в покое. И я вас не спрашиваю обо всем институте. С институтом мы еще разберемся.

Вот этому К. безоговорочно верил: разберутся; и от этой уверенности ему было так же худо, как тогда, когда следователи произносили имя его маленькой дочери… почти так же — а может, даже хуже? Этого я не могу определенно утверждать…

— Разберемся, дайте только время… гадюшник ваш выжжем каленым железом, карающим мечом…

Почему-то К. видел при этих словах не клубок свивающихся змей, не раскаленные щипцы, а — столы, кульманы, фанерные перегородки, девушек в белых халатах… «Сергей Палыч, бутербродик хотите?» — «Спасибо, Ира». — «Девочки, девочки, Сережа-то у нас нынче в галстуке новом — видели?» — «Тихо ты, Лариска, он тебе за „Сережу“…» — «Ах, девчонки… Говорят, у него с женой — не очень…» — «Мало ли что говорят».

— Вы мне не толкуйте про институт. Вы за себя отвечайте.

— Я уже ответил. Да, я выполнял приказы Ивана Терентьевича — между прочим, партийца со стажем, красного командира…