(1) Юлий Гигин [203]в шестой книге «О жизни и делах славных мужей» говорит, что послы от самнитов [204]пришли к полководцу римского народа Гаю Фабрицию [205]и, напомнив о многих великих услугах, которые он справедливо и милостиво оказал самнитам после заключения мира, предложили в дар большую сумму денег и молили его принять и пользоваться [ими], сказав, что самниты делают это, поскольку видят, что ему многого не хватает для украшения дома и быта, и одежда [его] не приличествует [его] величию и достоинству. (2) Тогда Фабриций опустил раскрытые ладони от ушей к глазам, и затем ниже — к ноздрям и рту, и к горлу, и еще ниже — к самому животу и так ответил послам: пока он в состоянии бороться и повелевать всеми теми членами, к которым прикоснулся, у него никогда ни в чем не будет недостатка; поэтому он не примет деньги, которые совершенно ему не нужны, от тех, кто, как он знает, в них нуждается. [206]

Сколь тягостным и ненавистным пороком является бесполезная и пустая болтовня и в сколь многих местах она на обоих языках подверглась справедливому осуждению у первейших мужей

(1) Речь тех легкомысленных, бесполезных и несносных говорунов и тех, кто, не опираясь на какую-либо весомость предмета, рассыпаются в водянистых и скользких фразах, оценивается по достоинству, как рождаемая в устах, а не в груди; язык же, как говорят, должен быть не свободным и блуждающим, но приводиться в движение и быть как бы на поводу цепей, протянутых из глубины груди и от сердца. [207]

(2) Но ведь можно видеть, как некоторые с великой и безграничной беспечностью сыплют словами, совершенно не заботясь об обдуманности, так что кажется, будто говорящие по большей части сами не понимают, что говорят. (3) Напротив, Гомер утверждал, что Улисс, муж, наделенный мудрым красноречием, исторгал слово не из уст, но из груди, что, конечно, относилось не столько к звучанию и свойству голоса, сколько к глубине в совершенстве продуманных суждений, и сказал, что для укрощения невоздержанности слов удобно поставлена ограда зубов, чтобы опрометчивость речей удерживалась не только стражей и бдением сердца, но и будто некоторыми заставами, расположенными в устах, была окружена.

(4) Гомеровы [слова], о которых я выше сказал, суть таковы:

а также:

(5) Я также привел слова Марка Туллия, которыми он сурово и справедливо порицал глупое и пустое обилие слов: (6) «Только то не подлежало сомнению, что ни бессловесность того, кто знает дело, но не в состоянии объяснить его словами, ни неосведомленность того, которому знания дела не хватает, а в словах же нет недостатка, не достойны похвалы; если бы из них нужно было выбрать одно, я бы, право, предпочел не имеющую дара слова мудрость глупой говорливости». [210](7) Также в первой книге [сочинения] «Об ораторе» он поместил такие слова: «Ведь что безумнее, чем пустой звук слов, пусть наилучших и самых изящных, когда [в них] не вложено никакого смысла и знания?» [211](8) Но особенно яростным гонителем этого порока является Марк Катон. (9) Ведь в речи под названием «Если бы народный трибун Целий был привлечен к ответственности» он говорит: «Никогда не молчит тот, кем овладевает болезнь говорения, подобно тому как пораженным сонной болезнью — [желание] пить (bibendi) [212]и спать. Потому что если вы не придете, когда он приказывает собраться, то жаждущий речи наймет того, кто будет внимательно слушать. Итак, слушайте, но не внимая, так, словно это торговец лечебными снадобьями. Ведь его слова выслушивают, но никто не доверит ему себя, если болен». [213](10) Тот же Катон в той же самой речи, порицая низменность не только речей того же трибуна Целия, но даже [его] молчания, говорит: «кусочком хлеба можно купить и его молчание, и речь». [214](11) И вполне заслуженно Гомер Терсита [215]одного из всех называет α̉μετροεπη̃ς (не знающим меры в словах) [216]и α̉κριτόμυθος (не выбирающим, что сказать), [217]и говорит, что слова его многочисленны и ά̉κοσμα (беспорядочны), [218]подобно нестройно кричащим галкам. Ведь что иное означает ε̉κολώα (отрезанный, отрубленный)? [219]

(12) Также и стих Эвполида [220]совершенно определенно сложен о людях этого рода:

(13) желая воспроизвести это, наш Саллюстий [222]пишет так: «скорее говорлив, — говорит он, — чем красноречив». [223]

(14) Вот почему Гесиод, [224]мудрейший из поэтов, говорит, что речь следует не делать общедоступной, но скрывать, словно сокровище, и в ее раскрытии — великое благо, если она скромна, умеренна и мелодична:

(15) Весьма искусен также этот [стих] Эпихарма183:

откуда, наверное, взято следующее: «кто, когда не мог говорить, не сумел и промолчать».

(17) Я слышал, как Фаворин говорил, что следующие стихи Еврипида: [227]

следует понимать как сказанные не столько о тех, которые говорят нечестивое и недостойное, сколько, пожалуй, в наибольшей степени о людях, болтающих глупо и без меры, речь которых столь расточительна и необузданна, что постоянно разливается и бурлит совершенно отвратительным потоком слов, каковой род людей греки называют весьма выразительным словом κατάγλοσσοι (противные языку). [229](18) От его близкого знакомого, ученого мужа, я узнал, что Валерий Проб, [230]прославленный грамматик, незадолго до того, как ушел из жизни, стал читать таким образом знаменитую [фразу] Саллюстия: «достаточно красноречия (satis eloquentiae), мало благоразумия» [231]и утверждал, что так она оставлена Саллюстием: «достаточно говорливости (satis loquentiae), мало благоразумия», поскольку loquentia (говорливость) [232]более всего подобает Саллюстию, обновителю слов, [a] eloquentia (красноречие) менее всего согласуется с неразумностью.