- Уважаемые господа, - мой голос дрогнул, - мы хотим извиниться перед вами за произошедшее недоразумение.

- Нам очень жаль, что данным... данным... - Маше никак не удавалось подобрать нужное слово,

- кондитерским изделием глубоко задели ваши чувства.

Я успела заметить, как при этих словах на ее лице дрогнула усмешка, но девушка нашла в себе силы продолжить.

- Мы никоим образом не хотели оскорбить вас данным фаллическим символом, и надеюсь, вы сможете отнестись к данной ситуации с небольшой долей иронии. - Мне тут же вспомнился анекдот про 'похохотали и баиньки', но к моему ужасу его видимо вспомнила и Маша, потому что она нервно закусила губу, сдерживая смех.

- Произошло недоразумение, ошибка. - Я смотрела в их лица и не видела понимания или сочувствия. - Наши сокурсники перепутали коробки.

- Это была неудачная шутка, леди, - подал голос мужчина, сидевший к нам ближе всего. - Я на вашем месте думал бы об учебе.

- Мы стараемся, - ответила подруга, не отводя своих глаз от торта. - Просто решили подкрепиться сладким, сахар полезен для мозговой активности.

- Мы еще раз извиняемся. Такого не повториться.

- Очень на это надеюсь, - ответил преподаватель, смотря на нас так уничижительно, что мы должны были превратиться в жалкую горстку пепла.

- Так мы можем забрать его? - спросила Маша, указывая на кондитерское изделие, хотя в этом жесте и не было необходимости.

- Это отправится в мусорку. Можете идти.

- А...

Я кивнула и рывком вытащила подругу из ненавистного кабинета. Только в коридоре мне удалось перевести дыхание. Может, все прошло не так уж и страшно. Но будущее становилось все темнее и непрогляднее.

- Ну, конечно же, в мусорку. Сами наверняка съедят его. Мелкие засранцы, - причитала подруга, пока мы возвращались в аудиторию.

- Он нас уничтожит, - вторила ей я, расстроенная настолько, что готова была провалиться сквозь землю, чтобы никто не видел моего позора. - Он нам этот торт будет припоминать весь семестр.

- Возблагодарим Бога, что с нового года его заменит другой преподаватель. Иначе от нас ничего бы не осталось.

- Не думаю, что он нас вообще что-то останется и за полгода. Он уж постарается.

- Прости, Ась, я хотела как лучше.

- Злой рок, - ответила я, останавливаясь перед дверью в аудиторию. - Когда-нибудь в старости мы будем над этим смеяться и пересказывать внукам.

- Мне кажется, это станет легендой факультета, - усмехнулась подруга. - Еще никто не додумывался дарить учителям торт с пенисом. Я чувствую себя настоящей хулиганкой. Так,

девичник в силе?

- Шутишь? Я выжата как лимон. Лучше перенесем до лучших времен.

- Знаешь, беспроигрышный способ избавиться от всей этой грязи, что на нас вывалили -

напиться.

- В другой раз. Сегодня я, наверное, лучше поработаю в больнице, чтобы отвлечься.

- Как знаешь, - передернула плечами подруга, разом погрустнев еще сильнее. - Но помни, что от девичника тебе не отвертеться.

- Только без эротической выпечки, пожалуйста, - простонала я, потирая виски. - Я теперь на торты нормально смотреть не могу. - А я бы от сладкого не отказалась. Плюс один - пара действительно сорвана.

Мы всегда готовы пойти на риск, более того, мы только и ждем удачного момента, чтобы

забыть обо всех правилах и ограничениях, удерживающих нас в тесной клетке. Нам хочется, чтобы кто-то подтолкнул к краю, дал карт-бланш на все безумства, которые рождаются в

нашей воспаленной фантазии. В итоге мы оказываемся перед выбором - стать этим безумцем, отвергаемым обществом, или сойти с ума от безвыходности и обреченности. Так к чему на

самом деле стремится человек: к самосовершенствованию или саморазрушению? Что из них

имеет больший смысл?

В больнице царила мрачная тишина, я шла по широкому коридору, пытаясь избавиться от ощущения, что все вокруг вымерли, оставив меня одну на целой планете. Ночная смена сползлась в ординаторскую, попивая кофе и смотря какой-то сериал по крошечному телевизору.

Но так было даже лучше - я не терпела посторонних глаз.

В детском отделении вовсю хозяйничала беспросветная темнота - отбой объявили более двадцати минут назад. Все мирно спали на своих узких кроватях, укрывшись тонкими потрепанными одеялами и прячась от яркого уличного фонаря, стоящего прямо под окнами. Я тихо прошла по палате, стараясь никого не разбудить, и остановилась у дальней стены, где, свернувшись калачиком, лежала маленькая девочка - Оля или Олененок, как называла ее мама.

Голова малышки была повязана ярко-розовым платком, скрывая отсутствие волос, загубленных химиотерапией. Белый свет, льющийся из внешнего мира, делал ее лицо еще более бледным, словно покрытым тонким слоем инея. Мой взгляд упал на соседнюю кровать, где спала ее мать - два года борьбы измотали ее, казалось, она погибала вместе с дочерью, а может, это было ее желание.

Я встала на колени у кровати девочки, наблюдая, как подрагивают пушистые ресницу. Мои силы еще не восстановились полностью, но ждать не имело смысла - ребенок страдал от страшных болей, которые мог унять только мой дар. Мне нужно было только постараться, отдать все, что осталось внутри, все, до капли, и надеяться, что этого окажется достаточно.

Девочка испуганно открыла глаза, но, увидев мое лицо, тут же расплылась в улыбке. Я прикоснулась указательным пальцем к ее губам, призывая молчать. Она понимающе кивнула, оглядываясь, чтобы убедиться, не проснулась ли мама.

- Я пришла, чтобы помочь тебе, - мой шепот всколыхнул тишину, почти сразу утонув в ней. -

Просто лежи смирно и старайся не шевелиться.

- Я знала, что ты придешь, - девочка замерла на кровати, прикрыв глаза. - Ты должна была прийти.

Я взяла ее за руку, чувствую, какая она хрупкая, словно тростинка, но даже сейчас от ее кожи исходил сильный уверенный жар.

- Будет больно? - Оля открыла глаза, не отрывая от меня взгляда. На ее лице читался и страх, и надежда, и какое-то детское благоговение.

- Нет, возможно, немного жарко.

- Это не страшно, - пролепетал ребенок, расслабляясь. - И боль пройдет? Я так от нее устала.

- Она уйдет, не бойся, - пообещала я, закрывая глаза и сосредотачиваясь на ее тепле.

Маленькая ручка подрагивала в моей ладони. - Я обещаю.

Нежная кожа буквально вытягивала мою энергию, впитывая, словно губка, потому что так нуждалась в этом чистом притоке. Я могла ощущать ее болезнь, страшные провалы язв, как черные дыры, вытягивающие из Оли жизненную силу. Они тревожно задрожали, узнав о моем присутствии, и сжались, надеясь, что их не заметят. Но меня нельзя было этим обмануть - их длинные зловещие щупальца расползлись повсюду, адским спрутом вонзившись во все жизненно-важные органы.

Я сосредоточилась на этих болезненных очагах, представляя, что в моих руках огонь, способный их уничтожить. По венам потекла раскаленная лава, пульсируя и обжигая. Ладони вспыхнули, отдавая все тепло, но поток не был таким сильным, как когда я спасала Марка. Его было недостаточно, мой организм еще не до конца восстановился, проигрывая эту борьбу.

Болезнь зашипела, отступая, но лишь длят того, чтобы вскоре вновь заявить о себе. Мне пришлось стиснуть зубу, чтобы не застонать от внезапной судороги, скрутившей сердце. Оно пропустило удар. Боль нарастала, мой пульс сначала участился, а потом резко упал, совсем пропав.

Я застонала, отдернув руки, и обессилено падая на пол. Сердце дало сбой, совершенно выпав из ритма. Из моего горла вырвался хрип, когда мне удалось сделать первый глубокий вздох.

Кислород наполнил легкие, заставив закашляться. Я тут же прикрыла рот рукой, боясь, что ктото проснется. Женщина рядом зашевелилась, что-то пробормотав во сне, но через минуту снова затихла - она слишком устала за день, чтобы очнуться от неясного шороха. В палате вновь воцарилась звенящая тишина.