— Замечательно, Юленька, мы вам очень благодарны за заботу. Идёмте, я вас ещё раз поблагодарю.

                   Мы с тобой остаёмся наедине. Вечернее солнце несмело просачивается сквозь жалюзи, и полоски его света лежат на бежевой стене. На тумбочке стоят цветы — не знаю, от кого. Может, Александра принесла, хотя зачем они тебе? Ты их всё равно не видишь. Впрочем, любой зрячий, вошедший сюда, увидит их, и его глазу будет приятно. Сев на место Юли, я дотрагиваюсь до твоей руки. Ты сразу сжимаешь мои пальцы.

                   — Привет, птенчик... Ты чего утром не пришла?

                   Говорить мне мешает ком в горле. С повязкой почти в пол-лица ты выглядишь, как тяжелораненая. Надо ли тебе знать, как я сегодня утром видела себя со стороны?

                   — Да ночью переволновалась немного, — со смущённым смешком оправдываюсь я. — Ну, и давление чуть-чуть поднялось. Но сейчас уже всё в норме.

                   По правде сказать, я и сейчас ещё не вполне уверена, на том я свете или пока на этом: временами меня начинает куда-то уносить — в какую-то гулкую пропасть, но я усилием воли возвращаюсь обратно к тебе.

                   — Ну вот, — огорчаешься ты. — Зачем было?.. Я ж тебе сто раз повторила, что всё будет путём, а ты... Беда мне с тобой. — Твои руки приподнимаются с одеяла в движении ко мне: — Ну-ка, живо иди сюда, поцелуй меня.

                   Я целую тебя много раз подряд, крепко и долго, и твои суховатые после наркоза и полынно-горькие губы едва успевают отвечать. Ты — моя. Живая, тёплая, дышащая и родная — ты. 

                   Одни связи рвутся, другие образовываются — это всем известно. Перелистывая страницы памяти вновь к началу наших с тобой отношений, я не могу не ощутить между их строчек и боль, и счастье. Одновременно. Вот так у нас с тобой получилось — счастье с горьким привкусом и горечь с оттенком надежды.

                   Август для меня — непростой месяц. Месяц потрясений, кризисов и трудностей. Именно в августе, незадолго до второй нашей годовщины, почти одновременно произошли два события, которые врезались мне в душу и память.

                   После того случая, когда нас чуть не застукали "на месте преступления", на даче мы с тобой встречались, предварительно выяснив планы твоей мамы. Впрочем, некоторый риск оставался, потому что Наталья Борисовна могла внезапно свои планы изменить. В июле, месяце ягод, мы вообще почти не могли воспользоваться дачей как местом для нежных свиданий: в тот год твоя мама вышла на пенсию и буквально не вылезала с участка. В июле она каждый день собирала ягоды и варила варенье, джемы и компоты. Иногда у нас из-за этого всё срывалось в самый последний момент, а порой даже уже в процессе: Наталья Борисовна так и норовила "впрячь" нас в садовые дела. Однажды, когда она как будто решила устроить себе выходной и посидеть дома (так она тебе сказала), мы, конечно же, поспешили воспользоваться свободной дачей, чтобы оттянуться по полной.

                   Несмотря на то, что встречались мы уже почти два года, мы по-прежнему оставались друг другу желанны. Казалось бы, люди знают друг друга давно, прелесть новизны утрачена, страсть остывает, отношения становятся обыденными... Не знаю, как тебе, но мне со временем отнюдь не стало скучнее. Да и в категориях "скучно — интересно" нельзя говорить о родном человеке, ставшем частью души и сердца, половинкой, без которой задыхаешься в этом мире и умираешь. Я не мыслила своего существования без тебя, вот и всё. Ты второй раз за лето коротко подстриглась, и меня безумно заводил твой ёжик — рука так и тянулась погладить тебя по голове. В этот великолепный, но жаркий день мы с тобой обе были в каком-то приподнято-возбуждённом настроении: по дороге на дачу то беспричинно хохотали над каждым словом, то так же беспричинно замолкали, прислушиваясь к струнке желания, которая натянулась между нами и пела всё громче. За высоким забором, окружавшим участок, можно было хоть голышом ходить — никто не увидит. Так мы и сделали. Раздевшись догола, постелили на травку под вишней покрывало с кровати и улеглись рядышком... Жевали бутерброды и пили пиво, рассказывая друг другу свои новости: кто что делал, что чувствовал, о чём думал. Мне были интересны твои мысли, а тебе — мои. Удивительно, но стоило нам начать разговаривать, как темы возникали сами собой.

                   Солнечные зайчики, пробиваясь сквозь вишнёвую крону, плясали на твоей коже, в разогретом воздухе пахло мятой (кустик рос как раз у нашего изголовья), стрекотали кузнечики. Сорвав несколько листиков мяты, я растёрла их в ладонях, так что они превратились в зелёные катышки, и стала натирать тебе плечи, руки, грудь, живот. Несколько раз скользнув ладонью по твоей пушистой голове, я ощутила властный, неумолимый и сладкий спазм желания. Кроме твоего голоса и высоких людей у меня есть ещё один фетиш — запахи. Наверно, это что-то первобытное, животное и естественное. Аромат твоего тела, смешиваясь в жарком воздухе с запахом мяты, возбуждал во мне невыносимое желание затискать, зацеловать, защекотать, залюбить тебя... до писка, до стона, до стиснутых в экстазе зубов.

                   Сначала было нежно, воздушно-пушисто, на кончиках пальцев, как чтение брайлевского шрифта — пианиссимо; потом горячо, влажно и сильно, напряжённо — меццо-форте; затем мучительно и безумно сладко, до боли — форте; мега-взрыв и извержение вулкана — фортиссимо.

                   ...И отступление щекотно-тёплыми шажочками, дорожками из поцелуев, ласковыми дуновениями ветерка по коже — диминуэндо... до тишины, al niente.

                   Солнечные зайчики плясали на твоих широко раскрытых глазах, но ты даже не жмурилась: твоей реальностью давно стала полная тьма. Лучики-иголочки были не в силах проколоть эту чёрную пелену.

                   — Браво, маэстро, — выдохнула я тебе на ухо.

                   Букашки ползли по своим делам, вишня блестела глянцем тёмно-зелёных листьев и гроздьями спелых ягод, просвечивающих на солнце, а мята пахла отрезвляюще и горько, напоминая нам в нашем сладком ничегонеделании, что идиллия — кратка...

                   Потому что мама изменила свои планы.

                   Загромыхал ключ в замке ворот, и у нас было всего несколько секунд, чтобы натянуть хотя бы бельё.

                   Нам повезло: место, где мы расположились, нельзя было увидеть от входа. Нас загораживали дом и теплица, и мы успели сделать вид, что просто загораем. Я отодвинула покрывало из тени на солнышко, надела панамку и лениво разлеглась, в то время как ты достала из корзинки новую банку пива. Смачный чпок и шипение при её открытии как раз совпали с появлением твоей мамы. Шагая по дорожке и щурясь на солнце, она воскликнула:

                   — А, девочки! Вы тут?

                   — Привет, мам, — как ни в чём не бывало отозвалась ты.

                   — Здрасьте, Наталья Борисовна, — сказала я. — Вот, загораем немножко.

                   Наталья Борисовна была в светло-бежевой летней юбке и белой футболке с треугольным вырезом, а на голове её красовалась широкополая соломенная шляпка. Склонившись над тобой, она энергично потрепала твою стриженую голову ладонью:

                   — Ты чего без головного убора? Напечёт... — И пробурчала недовольно: — Опять оболванилась, как... Как не знаю кто.

                   В отличие от меня, ей не нравилась твоя стрижка — слишком короткая для девушки.

                   — Мам, ну жарко же, — сказала ты в своё оправдание.

                   — Алёне тоже жарко, но она же не стрижётся так, — возразила Наталья Борисовна. — Ты б ещё под ноль побрилась.

                   — А что, это идея, — усмехнулась ты. — Пока я в отпуске — можно.