— Ээ, извините...

                   Ответом был оглушительный взрыв храпа:

                   — Грррррхррррргхгхг!.. ("Достиг я высшей власти. Шестой уж год я царствую спокойно..." [5])

                   — Да вы посильнее, — посоветовала Мудра. — Нечего деликатничать.

                   Петелька аккуратно потрясла Колобка за плечо, и та проснулась.

                   — Храплю, да? — пробормотала она сонно. — Сейчас...

                   И она перевернулась на бок. Петелька вернулась к своей койке, долго взгромождалась на неё, кряхтя и охая так, будто от усилий вот-вот рассыплется на части, потом наконец улеглась и затихла. Настала сладостная тишина, и мы, наслаждаясь ею, уже успокоились, но, как выяснилось, слишком рано. Через пять минут с кровати Колобка послышалась новая ария.

                   — Ну вот, — пробурчала Мудра. — Опять эта музыка. Она и на боку храпит не хило.

                   Мы полежали несколько минут, не решаясь опять разбудить Колобка. Наконец Петелька сказала:

                   — Нет, это невыносимо... Невозможно спать. Попробуйте вы.

                   Во второй раз перевернуться на другой бок Колобка просила Мудра. Колобок перевернулась, и на несколько минут стало тихо. Мы попытались как можно скорее уснуть, но нам это не удалось. И на другом боку Колобок так же потрясала наши уши децибелами. Через пятнадцать адских минут настала моя очередь, и я попросила Колобка перевернуться, но особого эффекта мы не дождались: наша новая соседка была неисправимая храпунья.

                   — Что же делать? — спросила Петелька. — Она во всех положениях храпит!

                   — Турбина самолёта и та тише, — проворчала Мудра.

                   Исчерпав все средства, мы лежали в отчаянии. Но оказалось, что не только нам мешал громовой храп: в двух соседних палатах, справа и слева от нашей, тоже не спали. В нашу дверь осторожно постучались, и вкрадчивый женский голос спросил:

                   — Извините, а можно храпеть как-нибудь потише? Невозможно спать.

                   — Мы сами маемся, — ответила Петелька. — Мы уж просили её перевернуться, уж по-всякому... Ничего не помогает, всё равно храпит.

                   — Хрррэээээхррхррхррр! — подтвердила Колобок. ("Из-за острова на стрежень, на простор речной волны...")

                   — Вот, слышите? — развела руками Мудра.

                   — Прекрасно слышу даже через стенку, — ответила женщина из другой палаты. — И не я одна. Может, вы её ещё раз попросите?

                   — Да уж просили — не помогает, — вздохнула Петелька. — А по сто раз за ночь будить человека как-то неловко.

                   — Но это же ужас, — сказала женщина. — Мы же всю ночь не уснём.

                   "Коня! Коня! Корону за коня!" — восклицал король Ричард III в одноимённой пьесе Шекспира, а я была готова вскричать: "Полцарства за беруши!" После двухчасовых мучений Петелька пошла жаловаться дежурной сестре. Та пришла, послушала рулады Колобка и развела руками:

                   — Ничем помочь не могу, свободных мест нет. Терпите как-нибудь.

                   — Вы тогда выдали бы нам затычки для ушей, что ли, — попросила Мудра.

                   — У нас их нет, — ответила сестра. — Да если бы и были, то вряд ли существенно помогли бы. 

                   — И ничего-то у вас нет! — проворчала Петелька. — Как всегда... Ну, тогда сделайте нам хоть дополнительный укол, чтобы уснуть.

                   — Не положено: будет передозировка, — отрезала сестра.

                   Таким образом, мы были обречены слушать эту "оперу". Мудра посоветовала нам попробовать абстрагироваться, но сделать это оказалось очень непросто. Уснуть нам удалось только под утро: Колобок проснулась очень рано, в четыре часа, и до подъёма в полседьмого просто лежала. Эти два с половиной часа тишины промелькнули, как одна минута.

                   — Просыпаемся, бабули, просыпаемся, — послышался голос с потолка.

                   Вот так, весело и непринуждённо, я тоже была записана в категорию бабушек. Это пришла медсестра — измерять нам давление и температуру. Колобок, проспавшая всю ночь преотлично, выглядела бодро, а мы были как сонные мухи. У Петельки давление поднялось до двухсот, и она жаловалась на боли в сердце.

                   — Сейчас сделаем укольчик, — сказала медсестра.

                   Колобок достала своё вязание и принялась нанизывать петлю за петлёй.

                   — Я вам не очень мешала храпом? — спросила она.

                   — Немножко, — сказала Петелька.

                   Скромность её оценки вызвала у Мудры протест, который она оказалась не в силах сдержать. Разом потеряв всё своё буддийское спокойствие и интеллигентность, она хмыкнула:

                   — Ну ни х*ра себе "немножко"! Из окон чуть стёкла не повылетали, едрён-батон!

                   После укола Петелька уснула, даже не дождавшись завтрака. Я съела свою кашу и творог, выпила кефир и сжевала одно яблоко. Чувствовала я себя скверно.

                   В тихий час Колобок опять задала храповицкого, но Мудра с Петелькой спали как убитые, усыплённые уколом и утомлённые почти бессонной ночью. А на следующую ночь повторилась та же история: окно дрожало от храпа Колобка, а Мудра с Петелькой, зная, что просить её перевернуться бесполезно, только вздыхали и кряхтели. Утром Петелька поковыляла жаловаться лечащему врачу: по её мнению, в больнице должны были существовать палаты для храпящих и не храпящих. Сходить-то она сходила, только ничего не выходила: врач не хотел дискриминировать пациентов, страдающих храпом. Петелька доказывала, что страдающими в данном случае были не сами храпуны, а их несчастные соседи. В итоге врач пообещал страдалицам по таблетке снотворного перед отбоем, дабы облегчить их муки.

                   Когда вы с Александрой пришли снова, я дала понять, что хочу поговорить в коридоре.

                   — А тебе можно вставать? — озабоченно спросила твоя сестра. В её взгляде было столько тревоги и нежности, что я от смущения не знала, куда деть глаза.

                   Вставать мне было, конечно, разрешено. И до безумия хотелось найти здесь какое-нибудь укромное местечко, чтобы без помех поцеловать тебя в губы, по которым я соскучилась до какого-то неистового, нервно-болезненного спазма внутри, но увы, с уединением здесь дела обстояли плохо. Разве что только где-нибудь в скверике вокруг больницы народу было поменьше, но... Третий этаж. Спуск-подъём по лестнице для меня был всё равно что упражнения на брусьях, и гулять без риска падения замертво я могла пока только по коридору.

                   — Слушайте, не могли бы вы купить и принести три пары берушей? — попросила я. — Желательно многоразовых.

                   Александра с тонкой улыбкой угадала:

                   — Что, соседки храпят?

                   — Зришь в корень, — усмехнулась я. — Только не соседки, а соседка. На редкость храпучая бабулька. Просто ужас. В храпе она прямо Шаляпин... Бас-баритон. В общем, одну пару — мне, две — для моих однопалатниц. Жалко мне их: не высыпаются ведь, потом плохо себя чувствуют. Не лечение получается, а мучение.

                   — Не проблема, — сказала Александра. — Но сначала попробую прозондировать почву насчёт отдельной палаты для тебя. Если не выйдет... Ну, придётся тогда покупать беруши. — Александра вздохнула, хмуря красивые брови. — Вот ведь угораздило тебя сюда попасть... Выздоравливай скорее, чижик.

                   И твоя сестра сердечно и крепко меня поцеловала — в щёку.

                   — Может, тебе ещё что-нибудь принести? — спросила ты. — Книжку?

                   — Лучше положите мне побольше денег на мобильный, — попросила я. — А чтиво себе я и в Интернете найду.