Я обвила руками её шею, Александра приподняла меня, прижав к себе, и мы сидели так целую минуту.

                 — Саш, я просто подумала, что ты будешь меня отговаривать. Ты иногда бываешь властной и давишь... А я тоже упрямая. Пришлось бы тебе противостоять... И меня бы это нервировало. Силы бы уходили ещё и на это, а у меня их и так немного...

                 Александра тяжело и грустно вздохнула, заглянула мне в глаза с усталой нежностью и болью.

                 — Девочка моя, а тебе не приходило в голову, что я могла бы тебя поддержать? Мне казалось, я только для этого и живу... Для тебя одной. Неужели ты думаешь, что моя забота о тебе может выражаться только в запретах и попытках оградить от чего-то? Стоило тебе только намекнуть — и я бы сделала всё, что в моих силах, чтобы тебе помочь... Что-нибудь по дому на себя бы взяла. Готовку или уборку. Что там на даче надо? Грядки полить? Дел-то — на полчаса, после работы заезжала бы. В магазин за продуктами? Тоже не проблема, заскочила бы. Лёнь, если тебе тяжело — не стесняйся, говори мне.

                 — Нет, я так не могу, — пробормотала я, еле сдерживаясь, чтобы не разреветься. — Ты и так много делаешь... Ты работаешь, и работа у тебя — не  то, что моя. Если ты ещё и домашние дела на себя взвалишь, я совсем в бездельницу превращусь. Ты и так слишком много мне позволяешь. А все эти перелёты туда-сюда, все эти операции... Всё это — на твои деньги, не на мои!

                 Руки Александры не позволили мне опрокинуться на подушку. Прижимая меня к себе и с грустью заглядывая в глаза, она проговорила:

                 — Лёнь, родная, до каких пор ты будешь делить всё на "твоё — моё"? Ты как будто живёшь взаймы... Не думай о том, сколько я трачу на тебя: так надо, я так хочу. Я хочу, чтобы ты хорошо себя чувствовала. А если ты будешь здорова, ты сможешь заняться всем, чем захочешь. Да хоть на трёх работах работай, но сначала надо добиться, чтоб самочувствие тебе это позволяло.

                 И вот этому-то ангелу на ужин я могла предложить сегодня только пельмени, купленные в магазине...

                 Она не могла представить меня кому-то непосвящённому, сказав: "Познакомьтесь, это моя жена". Ей приходилось выкручиваться, ограждая нашу личную жизнь от чужого любопытства и не пуская никого постороннего в дом. Для всех я была её дальней родственницей, скольки-то-там-юродной сестрой, седьмой водой на киселе: кто из празднолюбопытствующих станет проверять, поднимать архивы, копаясь в нашем генеалогическом древе? А самое забавное — в родословной наших семей нашлись-таки однофамильцы. Но главное было не это, главное — она действительно стала мне ближе всех на свете. Потому что роднее ангела-хранителя нет никого.

                 К тринадцатому июня роман был написан — ровно за двадцать один день. Финальную вычитку провести до отлёта на операцию я уже не успевала, но на всякий случай оставила на своём столе в конверте письменные указания, как выложить текст на моих страницах — что-то вроде завещания.

                 Я была белой водорослью... Покачиваясь в лучах чудесного света среди тысяч таких же водорослей — длинных и широких, как морская капуста, я слышала голос, который пел:

                 Твой голос... Ты была одним из этих водорослеобразных существ и нежно, щекотно обвивалась вокруг меня: по-другому обнять меня ты не могла. Мы сплетались в неземном умиротворении, полные света и любви — мудрой, всепрощающей, небесной. Сияющий чертог, в котором мы находились, охранялся огромными ангелами в белых одеждах: развевающиеся рукава этих одежд были как облака в небе. Больше всего мне хотелось остаться здесь, с тобой, но на земле по мне тосковал мой ангел-хранитель... Его руки, как ни удивительно, дотягивались сюда, в этот чертог света, и касались моих щёк ладонями... Странно, у водорослей есть щёки?

                 Видимо, есть... По крайней мере, у меня. Вялое и слабое, водорослеобразное тело покачивалось на волнах нежности, а по внезапно обнаружившимся щекам катились слёзы.

                 — Я... умираю? — прошелестел странный голос, отдалённо похожий на мой.

                 — Ну что ты, — прошептал ангел. — Всё прошло хорошо. Ты уже в палате. Яблонька моя светлая, звёздочка, чижик мой...

                 Нежные слова согревали мне лицо, как тёплый ветер, а сквозь дремучий лес ресниц ко мне пробивался любящий свет улыбки. Да, похоже, я была на земле. Кажется, даже живая, с пальцами, которые могли двигаться. Шевельнувшись, они попали в ласковые ладони ангела и почувствовали поцелуй. Всё земное понемногу возвращалось.

                 — А почка...

                 — На месте, на месте. Всё прошло, как и планировалось.

                 Может, мне и не требовалось так спешить с написанием романа... А может, это испытание тоже прошло не зря. По крайней мере, теперь я знала: если я смогла это, то могла всё.

                 Через неделю меня выписали. Но как же уехать, не посмотрев Москву? Если в прошлый раз я чувствовала себя настолько плохо, что мне было не до осмотра достопримечательностей, то сейчас — сам Бог велел. Александра заказала для нас двоих индивидуальную экскурсию на машине по ночному городу: и дешевле, чем днём, и вид красивее. Обратный рейс был только утром, и мы с десяти вечера до часу ночи катались по московским улицам среди завораживающих разноцветных огней. Таинственно-гипнотическая симфония света — вот как бы я назвала эту прогулку, и если бы ещё убрать водителя и гида — стало бы вообще чудесно. Стекло с моей стороны было опущено, и тёплая летняя ночь струилась внутрь, гладя мне лицо и расставляя в моей душе всё по-новому.

                 — Ну что, накатались?

                 Это Елену в белом кружевном топике и белых облегающих джинсах было впору назвать яблонькой, а не меня... Она по-прежнему сияла голубым огнём глаз, но я знала: как бы ярко и пленительно этот огонь ни горел, он не свернёт Александру с нашего совместного пути. Большой торт и букет роз мы подарили Елене вместе.

                 — Я ещё раз повторю: ты Человек с большой буквы, — сказала Александра, целуя её в щёку. — Спасибо тебе.

                 Елена смущённо опустила ресницы, а когда вскинула их снова, в синеве её глаз таилась грусть. Впрочем, она тут же сморгнула её и деловито захлопотала, заваривая чай. Александра резала торт, а я сидела, как барыня, ничего не делая — даже неловко стало.

                 — Я вам постелю на том же диване, — сказала Елена.

                 О да... Этому дивану я, наверно, по гроб жизни буду благодарна: именно на нём в мой мозг ворвался написанный в рекордные сроки роман "У сумрака зелёные глаза". После возвращения домой мне предстояло в течение трёх дней вычитать его, добавить общее вступление и план перед основным текстом каждой главы — что-то вроде тех ключевых фраз, которые можно увидеть в начале этой. Поэтому датой окончания было суждено стать не тринадцатому, а двадцать шестому июня — дню, когда фактически завершилась работа над текстом. Но, строго подсчитывая, написан он был за двадцать один день, плюс три на окончательную шлифовку — итого двадцать четыре. На два дня меньше, чем у Достоевского.