Уверен, что Норман спланировал все от начала до конца. Сперва он всех напоил. Для Рейчел он выбрал джин с тоником, упирая на то, что это чисто женский налиток, даже не спорьте, и беспрестанно ей подливал. Затем он велел ей позвонить домой и сказать, что она остается здесь ужинать. Рейчел протестовала до тех пор, пока Норман не предложил:

— Давай номер. Я сам позвоню.

Рейчел позвонила сама.

Потом, не прошло и пяти минут, Норман заявил, что они с Дженни идут в ресторан и что в холодильнике полно сосисок, если мы захотим есть. Он подмигнул мне, а Дженни пожала плечами. Пока она обсуждала с Рейчел способы приготовления сосисок, Норман кивнул мне, ткнул пальцем в сторону бутылки с вином, затем посмотрел на Рейчел и плотоядно облизнулся.

Но я чувствовал себя все более по-дурацки. Она не хотела быть здесь. Когда мы останемся одни, я, конечно же, извинюсь, предложу вызвать такси, попытаюсь оправдаться, сославшись на устрашающую напористость Нормана. Когда этот антрепренер уже был на пороге, он напоследок заставил меня поморщиться от своей очередной сальности:

— Веди себя хорошо, — сказал он, — а если не получится хорошо, веди себя осторожно.

Дженни последовала за ним с таким видом, будто получила за это взятку.

— Пока, — сказала Рейчел.

Было около полвосьмого, и в комнате уже сгустился сумрак. Свет фонарей с улицы играл дымом от сигареты Рейчел, как бы напоминая, что мы остались одни.

— Ты правда можешь остаться?

Она кивнула.

Я налил еще выпить, решив побаловать себя неразбавленным джином. Ну и что дальше? Я взвесил в уме несколько гамбитов — не стоит и пытаться; просто я чувствовал себя усталым.

— Как дела у Дефореста?

Она не ответила.

Из женских романов (в моей комнате валялась парочка) я почерпнул, что синдром уступчивой мягкотелости больше не считается привлекательным, — силу набирает синдром самоуверенной независимости.

— Расскажи мне, как дела у Дефореста, — продолжал я настаивать.

Опять тишина. Что же ей нужно? Особый подход? Я решил прибегнуть к старым добрым проверенным способам.

— У Блейка в «Песнях опыта» есть такие стихи, — сказал я монотонным голосом:

Любовь корыстна и жадна! Покоя нас лишая, Все под себя гребет она — С ней Ад и в кущах Рая.

По правилам, Рейчел должна была процитировать следующую строфу, но она, вероятно, ее не знала.

— Я рад, что ты здесь, ведь я так по тебе скучал. Но мне все же нужно кое-что от тебя услышать, хотя твой ответ может мне и не понравиться. — Я глотнул джина. — Вот еще строфа:

Любовь прекрасна и скромна. Корысти ей не надо; За нас в огонь пойдет она — С ней Рай и в бездне Ада! [14]

Рейчел терпеливо выслушала эти идиотские душеизлияния и печально кивнула. (И не важно, что там говорят: поэзия, если ты можешь заставить себя что-нибудь продекламировать, беспроигрышна. То же самое и с цветами. Сунь им букетик, прочти стишок — и они у твоих ног.) Итак:

— Я собиралась тебе позвонить.

— Правда? Но когда я позвонил тебе в то воскресенье, ты рассказывала мне о машинах, дорогах и прочем.

— Нет, я собиралась вчера тебе позвонить.

Я был благодарен ей, и она поняла это по хрипоте в моем голосе:

— Для чего?

Она не могла или не хотела отвечать. Но все и так было ясно. Я собирался сказать: «Прости, мне надо несколько минут побыть одному». На деле же я произнес:

— Погоди — только схожу отлить.

За две минуты я побрызгал под мышками, посыпал тальком в паху, отхаркался, как смог, в раковин}', поправил покрывало на кровати, зажег огонь, раскидал по полу обложки от пластинок и журналы левого толка, выкинул какие-то замызганные трусы и вонючие носки прямо в окно, задернул шторы, убрал «Записки о Рейчел» со стола и помчался наверх, даже не особенно запыхавшись.

— Давай… давай спустимся вниз.

Она встала и требовательно посмотрела на меня. Не сумев придумать ничего более уместного, я просто подошел к ней и поцеловал.

— С Дефорестом не вышло, или как?

— Ничего хорошего.

Моя левая рука соскользнула с ее ягодицы и схватилась за бутылку с вином.

— Пойдем вниз — там поболтаем.

Но мы отвлеклись еще на один поцелуй и вскоре уже, обнявшись, сидели на диване и разговаривали.

Дефорест за время моего Упадка, кажется, вышел из игры. Конечно же, ненормальная сука не сказала ему, что собирается поехать ко мне, и это бесило его больше всего. Кроме того, хотя Дефорест и не заговаривал об этом, Рейчел чувствовала, что он уверен, что я в тот раз ее трахнул. Я был польщен, узнав, что Рейчел в один прекрасный момент заявила ему, что вовсе не трахалась со мной (хотя Дефорест и не ждал подобных откровений). Он вроде бы ей поверил, но через пять минут разрыдался. Псих. Это было десять дней назад. Что произошло потом? Он дважды разбивал свою машину; непрерывно плакал; ушел с работы; однажды заявился к Рейчел в класс и вытащил ее оттуда прямо во время занятий. Рейчел имела потом неприятный разговор с директором школы и решила, что с нее хватит. В заключение она высказалась в том смысле, что не хочет делать несчастными сразу двоих, так что лучше она осчастливит хотя бы одного, если сможет.

— Меня? — спросил я без выражения.

— Если ты меня еще хочешь.

Вот так.

Что касается композиции, комедия шагнула далеко вперед со времен Шекспира, который в финале своих легкомысленных историй мог поженить любое старое дерьмо с любой престарелой блядью (возьмите хотя бы Клавдио и Геро из «Много шума из ничего»), и это сходило ему с рук. Но финальный поцелуй давно уже ничего не символизирует, а пьяная свадьба больше не может быть метафорой страсти. Теперь поцелуй стал началом комедийного действия, а вовсе не его концом, лишь дающим надежду на новое действие, к которому зритель в любом случае не допускался. У нас уже выработалась привычка заходить все дальше и дальше за посулы вечного счастья: как результат — упадок человеческих отношений, но зато каждый может увидеть себя со стороны, может учиться на своих ошибках.

Итак, на этой стадии, с устраненными препятствиями (Дефорест, Глория) и при наличии непосредственно любовного акта, комическое действо подходит к счастливой развязке. Но кто теперь этому верит?

Готовы?

Дня начала я решил испробовать кое-что весьма замысловатое. Я поднялся, налил выпить. Пока мы пили, не отводил от Рейчел глаз, затем забрал у нее стакан. Для этого трюка нужно хотя бы метр восемьдесят роста, но я все равно решил попытаться: опустился перед ней на колени и притянул ее голову к себе… Плохо, не хватает роста — ей пришлось сложиться пополам, груди на коленях. Я подался вперед и принялся обрабатывать уши и шею, лишь изредка скользя по ее губам. Затем, когда боль в коленях стала нестерпимой, я вместо того чтобы грубо завалить ее на диван или тащить в свою комнату, стянул Рейчел на пол, так что она оказалась наполовину на мне, наполовину рядом со мной. (Там были голые доски, и мое решение должно было выглядеть достаточно спонтанным.) Я схватил ее за бедро, чтобы зафиксировать в этом положении.

Едва ли стоило заниматься ее грудями. Практически одновременно я задрал ей юбку, втиснул свою правую ногу между ее ногами, а моя рука приземлилась на ее мягкий живот. «Делая» одно из ее ушей, я скосил глаза на пол. Вторая фаза.

Веду руку вверх по ее смуглой ляжке, огибаю бедренную кость, рука уже на ягодице, ползет вниз по задней стороне ноги, разворот в районе колена, снова вверх, и так много раз, то нахально приближаясь к ее промежности, то стыдливо держась от нее на почтительном расстоянии. Вот рука зависает на четверть минуты в воздухе и наконец опускается, мягко, но уверенно, прямо ей на пизду.

Рейчел начинает громко дышать — но рука мастера, не дожидаясь ответных действий, уже вновь отправилась исследовать ее ляжки. Я наращиваю темп поцелуев, облизывая уголки ее губ змеиным язычком. Это должно быть так эротично. Как только она терпит?