— Извините, я не слышал, — сказал господин с авторучкой в нагрудном кармане.

— Могу ли я, если можно, одолжить вашу авторучку?

— Но у меня, к сожалению, авторучки нет.

— А эта? — в отчаянии спросила Пибоди. — В вашем кармане!

— Это сигара, — ответил он. — Сожалею. Она пошла обратно в угол, где сидел Томпсон, и села рядом, сложив руки на коленях. Вскоре он захрапел. Он медленно склонился вниз, а потом рывком выпрямился снова. Воротничок Томпсона съехал набок. А на обшлаге его пиджака висела очень маленькая черная шариковая ручка.

Она попыталась говорить низким голосом, деловито и так безразлично, как могла.

— Очень любезно с вашей стороны, — ответил своим красивым, поставленным голосом Тим Теллертон, — «Клуб пожилых» прямо напротив «Баунти».

Он привык схватывать все быстро и запоминать имена, это была частица его профессии:

— Я рад вашему приглашению и охотно приму его, если представится случай позднее.

— Нет, нет, — шепнула Пибоди. Она ожидала каких угодно трудностей, но только не отказа.

— Алло? Вы у телефона? Она ответила:

— Да.

Он довольно долго молчал, а потом спросил:

— С кем имею честь?..

— Пибоди, мисс Пибоди.

— Мисс Пибоди! Наконец-то я смогу поблагодарить вас за прекрасный букет. Это внимание с вашей стороны я ценю чрезвычайно высоко.

Кто-то стоял за ее спиной, ожидая возможности позвонить, она же, тесно прижав телефонную трубку к губам, выдохнула:

— Это пустяк, совершеннейший пустяк…

— Мисс Пибоди, надеюсь, у нас будет случай встретиться.

— Да, — слепо ответила она, — это очень легко, вам только надо взять такси, сегодня — единственный бал за всю весну, и было бы жаль… Я полагаю, мы были бы так разочарованы, мы устроили небольшой прием…

— Благодарю за любезность… — холодно ответил Тим Теллертон, — посмотрю, что я смогу сделать!

Пибоди положила трубку, и ее охватила паника. Она опять одурачена, не было никакого приема, никаких цветов, ничего. Она поспешно подошла к кассирше и объяснила ей, что у них, мол, милая фрекен, будет почетный гость, Тим Теллертон!

— Кто?

— Тим Теллертон, великая звезда эстрады!

— Никогда о нем не слыхала, — заявила кассирша.

— Я знаю… я понимаю… — запиналась Пибоди, — вы слишком молоды, вы не могли слышать о нем, это абсолютно естественно. Но он очень знаменит и может прийти сюда когда угодно. Вот два доллара за вход, а записаться он ведь может

позднее?

— Думаю, это невозможно, — ответила кассирша. — Он может стать членом клуба только через канцелярию.

— Но, милая фрекен, он придет! Он — знаменитая звезда эстрады!!!

— Это очень неприятно, — заявила кассирша, но у меня приказ правления.

Тут музыка зазвучала вновь, и тамбур опустел. Одна лишь миссис Рубинстайн стояла в дверях кафе. Ее большое лицо было очень бледно. Она спросила:

— В чем дело, мисс Пибоди?

Пибоди поспешно подбежала к ней и энергично прошептала:

— Вы не знаете, вы не знаете, что произошло!!! Тим Теллертон приедет сюда, он может появиться когда угодно, а прием ему у нас не подготовлен, и его даже не впустят без карточки члена клуба!

Миссис Рубинстайн с легким отстраняющим жестом сказала:

— Изложите факты. Как можно короче! Вы просили его прийти?

— Да

— От вашего имени или от имени клуба?

— От имени клуба, — прошептала Пибоди.

— Есть еще что-нибудь, что мне необходимо знать?

— Я послала ему розы, а он раздражен. И я сказала, что его ожидает прием.

Повернувшись к кассе, миссис Рубинстайн сказала:

— Моя милая фрекен, вы не учините абсолютно никаких препятствий, когда прибудет Тим Теллертон. Он приглашен правлением.

Она продолжила свою деятельность в бальном зале и, кивнув, подала знак дирижеру.

— Мистер Огден, у нас будет почетный гость. Я прошу вашего внимания. Когда вы увидите меня в дверях с пожилым, расположенным к полноте господином, вы прервете музыку. Вы возьмете в руки фанфару и сыграете пьесу Тима Тинкля. Вам ясно?

Мистер Огден сказал:

— Это пьеса, которую я не знаю.

— В таком случае возьмете только фанфару. Пусть кто-нибудь в оркестре передаст мне мою шляпу, первую от двери, а затем сыграйте медленный вальс, только один тур.

— О'кей! — согласился мистер Огден. — Но не впускайте гостя прежде, чем мы разделаемся с двадцатым веком.

Кивнув в знак согласия, миссис Рубинстайн вышла на улицу. Близко от входа стояла толпа облаченных в кожаные куртки тощих юнцов с пышными копнами волос. Шагнув к ним, она сказала:

— Добрый вечер! Мне нужна ваша помощь. Повернувшись на 180 градусов, они взглянули на нее. Один из них был Баунти-Джо. Она продолжила:

— Через некоторое время сюда приедет старый человек — в такси. Он был великой звездой эстрады, а имя его — Тим Теллертон. Тим Теллертон! А теперь я попрошу вас, когда он прибудет, выказать хоть какую-то долю энтузиазма.

«Она — вылитое украшение на носу старинного корабля — крупная, заметная. А за последнее время еще больше выросла», — подумал Джо.

Подойдя к ней, он сказал:

— Миссис Рубинстайн, все о'кей! Мы уладим это дело!

Стая юнцов за его спиной была совершенно неподвижна. Сигареты, мерцавшие в их руках, — неподвижны. Юнцы глазели на нее, как глазеют на выходцев из другого мира.

— Джо… — произнесла миссис Рубинстайн. На какое-то мгновение она замешкалась, но не нашла, что можно было бы добавить, и вернулась обратно в клуб.

Мистер Огден стоял впереди, у самой рампы, с вытянутыми руками.

— Двадцатый век! — воскликнул он. — Следуйте за нами в неотразимый, чарующий двадцатый век. Давайте на краткий миг вернемся назад, пусть вспомнит каждый из нас свой собственный — удивительный — двадцатый век! — Он повысил голос: — Прошу поаплодировать мисс… Алисии… Браун!

И вот она явилась снова, в сотый раз, дрожа от собственного возбуждения, ее всегда лихорадило при виде рампы.

Какой сюрприз — ее наряд! Она предстала, облаченная в шелк. Прежде этот шелк назывался креп-сатен, и был он и более блестящим, и более дешевым по сравнению с другими шелками. В одной руке у нее был длинный сигаретный мундштук, а другую руку она изящно держала у самой своей низко посаженной тонкой талии. Скованно, но уверенно достигла она середины сцены и запела:

«Дельфин, коала и маленький старина крысенок играли в покер, когда часы пробили восемь, все были в шляпах, и никто — не женат, а бэби заставил нас позабыть про все на свете и пуститься в разгул!»

Неплохо, работа как работа. Она не утратила еще свой стиль, а ей около семидесяти. Правда, ноги у нее сильно и как-то некрасиво похудели, но пока она не двигалась по сцене и свет прожектора падал косо сверху, минуя шею, — еще куда ни шло… Лицо ее по-прежнему в форме сердечка и декорировано вечно удивленными бровями.

«Дельфин и коала сказали: теперь нам плевать на вас, мы только играем в покер, а домой — ни шагу как раз, и это — нам в самый раз… ох, бэби, дэнг, дэнг, дэнг, а спим мы — тэнг, тэнг, тэнг в нашей собственной маленькой кроватке…»

Ханна Хиггинс сидела в самом центре скамей и, слегка кивая в такт музыке, узнавала знакомые стишки, столь веселые и невинные… «Как они учтивы по отношению к нам, — думала она, — ведь двадцатый век наступил гораздо позднее… Хотя было бы, верно, приятно, если бы она спела что-нибудь из репертуара того времени, когда ты был действительно молод, а тогдашние наряды — красивы. Крыса так расстраивалась из-за того, что жила вместе со своей мамой, и это, разумеется, хорошо, но ведь никогда не может все оставаться по-старому».

Потом оркестр играл уже без песенного сопровождения. А мисс Алисия Браун застыла, как немая статуя, в черно-белым одеянии: плененная неподвижностью, взирала она во мрак праздничного зала.

— Бедный дружок! — произнесла миссис Хиггинс, ее мысли стали какими-то сбивчивыми, а миссис Рубинстайн подумала: «Это — афазия, конец света».