–  Что ты думаешь, Лусеро, о глубине моего несчастья?

–  Не имея мужества, думаю, что позавидовал бы вашему, – ответила ему Милагрос на ходу.

Еще два шага, и она подошла к двери, где ждала ее Хосефа, качая головой. Она сразу протянула ей плачущую девочку и, не выпуская руки Даниэля, прошла с ней в соседнюю комнату. Там Хосефа уселась в кресло и поднесла Эмилию к лицу мальчика, который придвинулся очень близко и, почти касаясь ее лба, попросил у малышки прощения за то, что напугал ее.

– Этого нам только не хватало, четырехлетний соблазнитель, – сказала Милагрос.

Услышав, как она смеется, Даниэль выпрямился, с его лица стерлось выражение удовлетворенного любопытства, он отвернулся и выбежал из комнаты.

Хосефа расстегнула пуговицы на блузке, отправила сестру обратно в гостиную и стала кормить все еще всхлипывающую девочку.

Эта новая для нее церемония доставляла ей удовольствие, она была полностью погружена в нее, когда почувствовала чью-то руку на своей обнаженной груди. Она открыла глаза и увидела Даниэля Куэнку, склонившегося низко над девочкой, приникшей к груди. Когда мальчик понял, что его заметили, он попятился к двери, скрылся за ней и через минуту заглянул в окно из сада. Хосефа уже застегнула блузку и встала с кресла-качалки, делая вид, что не замечает его.

– Все мужчины рождаются такими, – сказала она своей дочери Эмилии, укладывая ее в корзинку. – Они хотят получить всё, но совсем не умеют просить.

Девочка дала себя спеленать, как будто надеялась во сне получить ответ на какую-то загадку. Но ни в одном из своих снов она уже не смогла избавиться от чар, которыми окутали ее собрания в этом доме. В тот день она заразилась мятежным духом его обитателей, и с тех пор ее навсегда лишило покоя брожение умов, царившее в нем по воскресеньям.

Семья Саури занимала часть старинного особняка колониальной постройки, который героически пережил одиннадцать осад города Пуэблы за первые шестьдесят лет XIX века, а также раздел трех его внутренних двориков между тремя отдельными домами. Это было единственное наследство Хосефы Вейтиа и, по тем временам, предмет ее гордости. У особняка была богатая история, но Хосефа знала только последнюю главу. Дон Мигель Вейтиа, брат ее отца, любитель корриды и петушиных боев, владелец книжного магазинчика на улице Итурбиде, однажды жарким апрельским вечером рискнул и поставил на пестрого петуха. Его товарищ по пирушкам и домино, испанец без капли аристократической крови и самый крупный коммерсант в городе в том тысяча восемьсот восемьдесят первом году, упорно подвергал сомнению бойцовские качества этого петуха.

– Эта птица слишком похожа на индейца, – сказал испанец, откусив кончик сигары.

– Поэтому он храбрее других, – ответил ему Вейтиа, который каждый вечер играл в кости с коммерсантом и вел с ним нескончаемый спор, выясняя, какая кровь горячее – индейская или испанская.

– Ты бы поставил на него весь свой магазин с книгами в придачу? – спросил испанец.

– А ты чем ответишь? – задал вопрос дядя Хосефы.

– Своей частью дома Ла Эстрелья, – ответил испанец и достал из сумки нотариальное свидетельство на дом.

Мигель Вейтиа извинился перед испанцем, что не носит с собой бумаги на книжный магазин. Тем не менее они ударили по рукам. Судьба распорядилась так, что индейский петух продержался на четыре секунды дольше, чем рыжий, а испанец был уже пьян в стельку. Никто никогда не выполнял так строго условия пари. Как ни старался дон Мигель отказаться от купчей на дом Ла Эстрелья, его упрямый друг снова и снова совал ее ему в сумку. И Вейтиа в конце концов сдался, решив, что на следующее утро вернет ее астурийцу, когда тот протрезвеет и станет опять сдержанным и благоразумным человеком. К сожалению, для этого честного спорщика следующее утро так и не наступило. Еще до рассвета он ввязался в драку с гораздо более пьяным, чем он, и лучше вооруженным противником.

– Скажите Вейтиа, чтобы он забирал себе дом, – были его последние слова.

Пока Мигель Вейтиа оплакивал своего шумного товарища, он успел забыть о бумагах, засунутых в ящик стола. Но когда его племянница Хосефа влюбилась во вновь прибывшего Диего Саури, этот уважаемый коллекционер маленьких барабанов и эксперт по старинным книгам не нашел лучших хозяев для дома Ла Эстрелья, чем эти юноша и девушка, сгорающие на том костре, угли которого еще тлели в его седеющей памяти. Благодаря этому подарку супружеская чета, составленная Хосефой Вейтиа и бедным аптекарем Диего Саури, начала свое плавание в океане семейной жизни без серьезных экономических проблем. Они еще точно не знали, на что будут жить, но хотя бы знали где.

Род Вейтиа происходил от господина Вейтиа, приехавшего из Испании в 1531 году, чтобы участвовать в строительстве города. И начиная с того первого Вейтиа, осмелившегося пересечь океан, все, кто унаследовал его фамилию, за исключением дядюшки Мигеля, вместе с ней унаследовали и его уверенность, что Пуэбла – это лучшее место на земле, где может жить и умереть человек. Поэтому никто из них не собирался никуда уезжать и никому за триста пятьдесят два года не пришло в голову отправиться в свадебное путешествие настолько далеко, чтобы можно было потерять из вида вулканы. Зная это, Хосефа хранила в тайне их с Диего планы до той поры, когда Святая Церковь наложит на нее обязательство слушаться только своего мужа. Они не смогли найти места поблизости, куда бы уехать в день свадьбы, и поэтому провели первую неделю в полупустом, залитом солнцем доме Ла Эстрелья.

Весь город знал, что восемь дней супруги Саури-Вейтиа вообще не вставали с постели и что Хосефа даже не открыла дверь своей матери, когда эта женщина, образец деликатности, осмелилась прийти на четвертый день, чтобы узнать, живы ли они. Новобрачная вышла на балкон с растрепанными волосами, одетая в белую рубашку, которая была на ее муже в день свадьбы, и во всеуслышанье объявила, что спуститься не может.

После этой сцены никого уже не взволновало известие, что они решили на несколько месяцев отправиться в свадебное путешествие по стране для сбора лекарственных трав. Вся семья была только благодарна, что эта пара чудаков даст им вздохнуть спокойно и привыкнуть к мысли, что нужно их воспринимать такими, какие они есть.

Когда Диего и Хосефа вернулись нагруженные сундуками, над которыми они тряслись, как над сокровищами английской короны, после того, как обошли все горы и долины в радиусе пятисот километров, вся родня встретила их словно самых любимых и долгожданных блудных детей с библейских времен.

Успокоенные таким приемом, Хосефа и Диего поселились в доме Ла Эстрелья и тратили все свое свободное время и деньги, год за годом, на то, чтобы сделать из него настоящую жемчужину, какой он был раньше.

На первом этаже дома Диего Саури оборудовал аптеку, где сверкал фарфор аптекарской посуды и пахло деревом. Вся мебель, от полок, где стояли банки, до прилавка и рабочего стола в лаборатории, была из кедра, а в пузырьках и пахучих коробочках под номерами у Диего хранились средства от любой болезни. Очень скоро он сделал свою аптеку не похожей на все остальные. Там было все, от ангальтской воды против старческой слабости до кокаинового порошка.

Когда Диего жил в Европе, он собирал в маленькие коробочки лучшие лекарства каждой местности. Он помнил формулы приготовления многих из них и знал, что за порошок лежит в каждой коробочке, хотя любой человек не отличил бы его от обычного талька.

К концу века по обеим сторонам коридора на третьем этаже, куда нещадно светило солнце, сплошной стеной стояли горшки с цветами. Эмилия открыла для себя очарование этого освещенного туннеля, как только стала ползать, и в течение нескольких месяцев ее ладони и коленки покрывала мельчайшая пыль, не заметная на мозаичном полу.

В первый раз, когда Эмилия встала на ноги, Хосефы не было рядом. Она увидела, как та стоит, держась за цветочный горшок, с высоко, как у балерины, поднятой головой, и благословила тот час, когда она посадила все эти растения, где, как в диком лесу, так отважно держалась на ногах ее девочка. Эмилия увидела глаза своей матери, услышала тихий голос, зовущий ее, как зовут эквилибриста, который идет по канату, осторожно, чтобы не напугать, и отпустила горшок, чтобы сделать два неуверенных шага до другого, а Хосефа тем временем заливалась слезами счастья.