— Она действительно это сказала? — спросил он, жуя.

Барретт застыл в кресле, глядя в окно позади Рафаэля. На улице было довольно сумрачно, хотя утро наступило давно, но небо заволокло тучами, и это обещало дождь.

— Она не должна, — сказал Барретт, потирая большим и указательным пальцами виски и меланхолично вздыхая. — Теперь убей меня и прекрати мои страдания.

Рафаэль перестал жевать яблоко и с отвращением пробормотал:

— Боже, Барретт, ты просто осел. Столица в развалинах, нам, возможно, придется стрелять в мятежников прежде, чем наступит ночь, а тыхнычешь из-за того, что твой добрый ангел спас тебя от жизни с моей сестрой!

Барретт не уходил. В его глазах сверкал огонь откровенного неповиновения, пока он с тоской смотрел, как Рафаэль доедает яблоко.

— Хочешь знать самое худшее? — спросил он.

— Нет, — ответил Рафаэль, — но, боюсь, ты все же расскажешь.

— Я поделился с Хазлеттом тем, что происходит между мной и Федрой, причем с некоторыми подробностями.

Рафаэль уронил огрызок яблока и не побеспокоился нагнуться за ним.

—  Что?

Барретт хрипло и невесело рассмеялся.

— Я думал, он оставит Федру в покое или вызовет меня на дуэль, или еще что-нибудь. А он всего лишь похлопал меня по плечу и заявил, что подобное случается и в конце концов это не имеет особого значения.

— Великий Боже! — изумился Рафаэль.

— Забавно, правда? спросил Барретт, От мысли, что Федра выходит за другого, я готов выпрыгнуть из окна башни, а Хазлетт говорит мне, якобы ему не важно, что его будущая жена и я, едва подворачивается возможность, срывали друг с друга одежду!

Рафаэль закрыл глаза, уходя от нежелательных образов.

— Зевс-Олимпиец, Барретт, ведь мы говорим о моей сестре! Если ты не будешь немного тактичнее, тебе не придется прыгать из окна, я сам тебя выкину.

— Извини, — равнодушно произнес Барретт. — Ну, хорошо. Каков будет королевский указ, ваше величество?

Когда оба они были мальчиками, с улыбкой вспоминал Рафаэль, Барретт часто обращался к нему «Ваше Осличество».

— Меня отправляют в отставку и изгонят из замка, или меня сажают в темницу вместе с бандой Ковингтона?

Все еще слегка улыбаясь, Рафаэль вздохнул.

— Ничего похожего, — сказал он. — Еще никогда мне не были до такой степени нужны твои помощь и совет. Скажи мне только одно: имеет смысл говорить тебе, чтобы ты держался подальше от моей сестры?

— А мне имеет смысл говорить тебе, чтобы ты держался подальше от Анни Треваррен? — ответил вопросом на вопрос Барретт, поднимаясь наконец с кресла.

— Нет, — признал Рафаэль.

— Значит, так.

— Возможно, у меня есть претензии к моей сестре.

— Возможно, у тебя есть претензии и к мисс Треваррен. Или к воротам замка.

Рафаэль уступал в бою, ведь это не на рапирах биться.

— Ты попал в точку, — признал он. — Теперь об арестованных. У нас есть две недели до свадьбы, и я хочу разобраться с ними до этого.

Божье наказание, подумала Анни, увидев только что прибывшую мисс Ренденнон. Моровия еще пылала в огне, когда портниха уезжала оттуда, и ей было что порассказать страже у городских ворот. По дороге в замок Сент-Джеймс она встречала беглецов, совсем потерявших голову, сообщила женщина, кинув взгляд на солдата, который был не слишком молодцеват с виду, и этим морально поддержала его, пока ее кучер возился со сломанным колесом. Она не сомневалась, что если успеет до завтрака, то Анни сможет постоять немного на примерке.

— Но платье ведь не на меня, — жалобно заметила Анни.

Она бы не возражала, с горечью подумала она, иметь такое платье. К тому же, возможно, она никогда не будет невестой.

Эта мрачная мысль, как Божия весть, громом поразила ее. Анни вздрогнула.

— Похоже, канонада, — заметила мисс Ренденнон, зажимая в губах булавки. — Нам повезет, скажу я вам, если мы увидим, как принцесса выходит замуж, прежде чем анархисты захватят страну!

Одно время Анни верила, что Рафаэль действительно такой тиран, каким считали его бунтовщики, но теперь она знала его лучше. Однако будучи американкой, она не могла не испытывать симпатии к революционерам.

Их угнетали отец и дед Рафаэля, и бессчетные Сент-Джеймсы до них, и теперь они хотели свободы и справедливости. Они не могли знать, что сосредоточили свою ненависть не на том человеке, да и ненависть требовала выхода.

Глаза Анни наполнились слезами, и мисс Ренденнон больно хлопнула ее по руке.

— Прекрати! Посадишь пятно на платье!

Анни уже вытерпела все, что могла, от рук этой женщины.

— Вы знаете, что я могу сделать с вашим поганым платьем, мисс Ренденнон, и со всеми вашими булавками?

Аплодисменты заставили Анни поднять голову, в то время как мисс Ренденнон старалась не подавиться булавками. В нескольких шагах от них, хлопая в ладоши, стоял Люсиан.

Портниха наконец пришла в себя и пробормотала:

—  Хорошо же!

Подхватив свои юбки, она выкатилась из комнаты. Вновь раздались аплодисменты, и Анни показалось, что пол содрогается у нее под ногами.

Она уперла руки в бока и, сощурив глаза, уставилась на Люсиана.

— Что ты тут делаешь?

Анни прочитала на его лице искреннее раскаяние, но вспомнила, каким он был негодяем при других обстоятельствах.

— Я пришел извиниться, — сказал он. — Полагаю, мое краткое пребывание в армии содействовало моему повзрослению.

Анни не верила ему.

— Чудесно, — сказала она, имея в виду его отлично сшитый костюм — жилет серебристо-серого цвета, белую рубашку и немыслимо узкие черные бриджи. — Что случилось, Люсиан? Мистер Барретт тебя выгнал?

Люсиан улыбнулся, сцепив за спиной руки и, приподнявшись на носках, покачался из стороны в сторону. Он был очень доволен собой.

— Должен сказать, что я был неплохим солдатом. Просто Рафаэль в своей безграничной милости отпустил мне грехи и вернул меня в лоно семьи. Теперь я другой человек, Анни, и рад возможности доказать, что могу быть верным и полезным другом.

— Каким образом?

Он засмеялся.

— Для начала я мог бы показать тебе замок. Обычный маршрут включает подземные темницы, но сейчас они переполнены, так что оставим это на другой раз.

У Анни были свои причины не оставаться наедине с Люсианом, особенно в уединенных частях замка, но она чувствовала усталость, скуку и смятение. Шел дождь. Рафаэль был занят своей проклятой войной. К тому же, она не была уверена, что хочет взглянуть ему в лицо после того, как ночью волчицей выла у него в руках. Анни вспыхнула и отвела глаза, теребя складки на платье.

— Если тебя тревожит, что я забуду о приличных манерах, — с усмешкой проговорил Люсиан, — то успокойся. Я только что вернулся из чистилища и, к тому же, знаю, что Рафаэль крепко тебя стережет. Мы с братом не любим друг друга, но я не настолько глуп или опрометчив, чтобы идти против него. У меня нет желания закончить жизнь в темнице, играя в карты с Джереми Ковингтоном.

Люсиан уже упоминал, что в подземных камерах есть узники, но Анни не приняла это всерьез. Теперь, однако, она с ужасом осознала, что он не шутит.

— Здесь? В замке Сент-Джеймс? — спросила она.

Люсиан нахмурился.

— Да, — ответил он, кивком подзывая девушку, которая только что вошла в солярий. — Помоги мисс Треваррен вылезти из этого необъятного платья.

Когда служанка направилась к ним, он спросил, понизив голос:

— Анни, разве Рафаэль не говорил тебе? Ковингтон и остальные будут здесь до суда.

Анни почувствовала, как к горлу подступает тошнота, едва она вспомнила жестокую сцену, свидетельницей которой стала на рыночной площади, и неизбывную ненависть, сверкнувшую во взгляде лейтенанта Ковингтона на балу у Федры, когда она рассказала Рафаэлю о том, что он натворил. И даже теперь, хотя она знала, что ее враг в темнице, ей было страшно.

— Анни! — Люсиан взял ее за руку и поддержал ее, пока служанка вертелась вокруг нее, не зная, с чего начать. — Что с тобой?