'Стучу по твоей крыше, но ты не услышишь.

     Ты, как всегда, ничего не поймёшь...'

   Ты убил меня, Серг. Зачем же ты убил меня так? Подвесив между небом и землёй, дав крохотную надежду и отбирая каждую минуту своим поведением, своим существованием, поступками? Ты не хотел терять меня как друга?

   Чего же ты хотел, Серг?

   ******

   - Макс, эта надпись про меня. Я - отморозок, - прошептал ты, словно испуганно или тревожно, я не разобрал эмоцию и порыв, что её породил.

   Мы стояли в подъезде моего дома и курили, а на стене жирным чёрным маркером была выведена надпись: "Бей отморозка. Бей!"

   - Почему? - спросил я удивлённо и даже поперхнулся.

   Ты так редко делал признания о себе. Разве что, когда бывал пьян. А вот сейчас совершенно трезвый, на здравую, вроде бы, голову.

   - Потому что так и есть, - ответил ты, глядя в сторону. - Я словно какой-то отмороженный внутри.

   - Ясно, - сказал я и выкинул хабарик в окно вполне удачным щелчком пальцев. - Пошли домой?

   Я больше не говорил о любви, не поднимал тему и не затрагивал случившееся никак. Сделал вид, что ничего не было, точно так же, как и ты. И спустя некоторое время лёгкая короткая неловкость, образовавшаяся между нами, исчезла и сошла на нет, стёртая яркими солнечными днями каждодневных событий, происшествий, учебных дел.

   Наутро после признания в училище я не пошёл, не мог тебя видеть. К счастью ночная беготня под дождём не прошла бесследно, у меня поднялась температура, и я вполне серьёзно заболел на несколько дней, чтобы на законном основании избежать встречи, но... Ты пришёл в гости вечером, как ни в чём не бывало, принялся болтать, рассказывать, выражать сожаление, что я сегодня пропустил такую возможность сходить в клуб бесплатно.

   Я молчал, лежал, завернувшись в одеяло, с полотенцем на голове, слушал твою болтовню и думал о том, что я дурак, самый ужасный дурак на свете. Чудовищный дурак. Стыдно.

   Я отвернулся к стене. Ты замолчал с удивлением. А я лежал, отвернувшись носом к розетке, и тихо плакал, глотая слёзы. Мне хотелось, чтобы ты ушёл или остался, обнял, сказал пару слов, любых, но... Это же бессмысленно.

   Когда я развернулся, тебя не было в комнате. Тихо, стараясь не мешать, ты поднялся, прикрыл дверь и молча ушёл, не попрощавшись.

   Я думал, ты больше не появишься в моей жизни. И в глубине души был благодарен за это знание. Иногда боль отрезвляет, когда её бывает достаточно много, долго и мучительно. Рано или поздно человек не желает болеть и выздоравливает. Но не найдётся ни одного идиота, кто попросит добровольно тыкать ножиком себе в рану. А если ножик уже вбит? И вытащить никак?

   Но на следующий вечер раздался привычный звонок в дверь. Я открыл, и в грудь мне ткнулся пакет апельсинов.

   Ты стоял на пороге ужасно довольный, жизнерадостный, из-за спины выглядывали Анька, Натаха, Андрей, Ленка - вся наша привычная компашка, решившая навестить болящего. 'Ловко придумал, да? Спасибо, Серг. Ты всегда был заботливым парнем'.

   Впервые, посторонившись, я не обратил на тебя внимание. Попросив Аньку помочь сделать чай, на что она просветлела лицом, словно я ей предложение сделал как минимум. Вот так. Вечная ошибка производных.

   'Мы выбираем, нас выбирают, как это часто не совпадает'.

   Ты смотрел на меня, я смотрел на тебя, а потом повернулся и ушёл... с Анькой.

   Я забыл о тебе, если только это возможно назвать забвением. Поставил клеймо на своей душе, выжигал и вытравливал невидимой кислотой отказа. Приходил домой и, запершись по ночам в ванной, рыдал, засунув полотенце в рот. Каждая секунда рядом с тобой и без тебя превратилась отныне в пытку. Пытка безразличием. Одна из худших человеческих пыток.

   Я начал встречаться с Анькой. Я не любил её. Просто я стал с ней встречаться. Дарить цветы, оказывать внимание. И трахаться по необходимости. А когда трахал её, закрывал глаза и думал о тебе. И в такие минуты она кричала и стонала подо мной.

   Серг, в мечтах и фантазиях я целовал твои губы и ласкал тебя, изо всех сил стараясь не думать о теле подо мной. Потому что это тело не вызывало возбуждения, той особой острой глубины, жара, который я испытывал каждый раз сталкиваясь с тобой.

   Я помню день, когда всё переменилось, Серг...

   Мы сидели в баре и говорили о жизни.

   Раньше мы постоянно с тобой где-нибудь зависали. Бомбили бары, приземлялись в кафешках, забуривались за город, сидели на берегу или гуляли по лесу, лазали по развалинам древней крепости - места не переводились, я даже не знаю, каким образом мы умудрялись находить занятия, но всё, к чему прикасался наш мирок двоих, казалось удивительно особенным. Летний парк, река, булыжные мостовые у старого рынка, деревянные пирсы с шашлычными, где мы сидели и рубали мясо под пивко, слушая музыку и молча глядя на воду, чтобы запускать кораблики из салфеток.

   Мы расставались лишь поздно вечером, иногда ночью. Ты пропускал все автобусы и уходил домой пешком, я шёл тебя провожать, и мы расставались в нашем месте на середине моста - особый ритуал. Половина пути до твоего дома, половина - до моего, никому не обидно.

   'Серг, а ты хоть сам понимал, как смешно и странно выглядит подобная дружба? "Не разлей вода"... Смешно'.

   Теперь это изменилось, ушло, истаяло дымом. Вечера я проводил с Аней, водил в кино, угощал мороженным, выслушивал бесчисленные мелочи, рассказы, помогал с проблемами, регулярно встречал и провожал, словно робот. 'Девушка, девушка, а вашей маме зять не нужен?' Из меня получился не самый худший зять, как выяснилось. Суровый кастинг Анькиных родителей я прошёл с полпинка, получив согласие, благословение и напутствия "не шалить". Разумеется, мы шалили, как могли и где только могли. Это не могло стать выходом, но помогало забыть, не думать, и, может быть, может быть со временем, всё потихоньку утрясётся, уляжется и рассосётся само собой.

   Кажется в тот момент, в баре, мы оба были изрядно подшофе, умудрившись в преддверии выходных нализаться по полной программе.

   Не помню, с чего всё началось? Кто начал первым, как оно всё закрутилось?

   Звучала музыка, в воздухе клубами плавал дым. Мы сидели у деревянной стены, над головой светил старинный фонарь с цветными стёклами. Хороший бар, добротный, в немецком стиле с названием 'Бавария', интерьером и кухней под стать.

   Я признался тебе в том, что не люблю Аньку. Или ты сам завёл этот разговор? Не помню, кто из нас первым начал говорить о ней. Мне кажется, что я. Но, возможно, что и ты... Да, точно! Это был ты, впервые в жизни задавший фразу прямо в лоб:

   - Ты любишь её? - спросил ты, закуривая уже вторую подряд сигарету. Пальцы тряслись, ты нервничал, и я не мог понять причины.

   - Это не твоё дело, - хотелось ответить мне, но я не ответил.

   Наверное, мы были слишком пьяны, Серг. Я пожал плечами и покачал головой:

   - Не люблю, и что? Это меняет что-то? Ей со мной хорошо.

   Хотелось добавить что-то весомое, вроде "Точка"... 'точка, запятая'. Но я устал. Мне просто хотелось отдохнуть, и я надеялся, что ты сумеешь понять подтекст "не лезть в душу". Чужая душа - потёмки, а фонари обходятся дорого.

   Твоё лицо дёрнулось, словно я сказал что-то болезненное. 'Не ожидал, что я могу вести себя так, Серг?'

   - Тебе не надо встречаться с ней, - попросил ты. - Не надо, Макс. Это неправильно.

   Ты курил, и пальцы твои тряслись.

   - А с кем надо? - вяло спросил я, булькая пивом. - С тобой что ли?

   - Да, - ответил ты резко и, с силой потушив хабарик, внезапно стиснул мою ладонь, словно принимая решение или готовый его принять: - Что нам мешает?

   В эту секунду я реально осознал, что происходит с человеком, когда весь его мир за секунду рушится, словно из-под ног выбивается невидимая опора, и вот он стремительно падает вниз с плоскости, на которой с таким трудом сумел себя утвердить. Только-только сумел устаканиться, смириться, принять и вдруг...