Был вечер понедельника, и Сэм едва успела войти в дом и бросить сумку в прихожей.

— А ты не пробовал звонить в дверь, как нормальные люди? — огрызнулась на него Сэм.

— Отчего ты сердишься? — удивился он.

— Действительно, отчего. — язвительно передразнила она.

— Да, — сказал он после определенной паузы, — абсурдно живописать колбасу с сосисками. — И невольно улыбнулся. — Я еще никогда не видел такого абсурдного времени.

— Это между прочим моя долбаная работа, — огрызнулась Сэм.

— Если ты продолжишь оставаться в таком настроении, сможешь рекламировать только еду для монстров, — заметил он.

— Супермаркет твоей мечты? Кровь разных групп и резусов, фасованная в пластиковые пакетики? Чисто и удобно?

— Ты забываешься, — сухо отозвался Дориан. И в его голосе больше не было и намека на веселье.

— А что? Не нравится правда?

Он оказался рядом с ней, глаза его были холодными и не выражали ровным счетом ничего.

— Я предпочитаю свежую, — и это прозвучало зловеще наряду с его безразличием в голосе и колющим льдом его взгляда.

Как-то вмиг Сэм перехотелось задираться и спорить, стало страшно, до глубины души, до кончиков ногтей. Такое ощущение, словно у заигравшейся перед змеей глупой мыши.

— Прости, — прошептала она.

— Только твоя трусость превосходит твою глупость. — Бросил он.

Сэм вскипела:

— Что ты знаешь о трусости, если тебе никогда не приходилось быть слабым!

Он только тяжело посмотрел на нее. И в его взгляде где-то едва-едва заметная скользнула боль. И тут до нее дошло, что он должен был быть достаточно слабым для того, чтобы его кто-то сделал тем, чем он был сейчас. Ведь несколько сотен лет назад такие вещи не происходили по воле самого человека, по крайней мере, по его сознательной воле. Это вам не нынешний мир атеизма, практичности и денег. Но гордость Сэм все равно была задета, и к сожалению, уже не первый раз, поэтому она не могла все это оставить так, как есть.

— Моя трусость и глупость уж точно не превосходят твою! — выпалила она. — По крайней мере, я все еще человек.

Это было, очевидно, ударом ниже пояса, потому что на какую-то долю секунды его лицо исказила гримаса, а потом он целиком превратился в страшную злую мощь, нависшую над Сэм. Остатком незамутненного гневом разума она поняла, что теперь на самом деле вляпалась. Хотела было пробормотать свое «прости», но поняла, что уже было и уже поздно.

Сэм упала к его ногам.

— Дориан, — прошептала она, и в ее устах это звучало, как молитва. — Я глупа, как мартышка. Ты в любую секунду можешь сделать со мной все, что угодно, я и заметить не успею.

Когда она подняла на него глаза, он все еще был зол, но смотрел на нее с брезгливой жалостью.

— Ты действительно глупа, если для того, чтобы испугаться, тебе нужно подойти к самому краю. Однажды ты можешь не успеть сказать свое «прости», или я его могу не услышать.

— Я злюсь, что ты бросил меня в субботу, — неожиданно для самой себя произнесла Сэм с опущенной головой.

Он был удивлен:

— В каком смысле бросил?

— Я ждала, что… я ждала заката, — запинаясь, прошептала она. И рада была, что стоит у его ног, и он не видит ее лица. Но после этих слов он опустился на пол рядом с ней.

— Чего ты ждала, Сэм?

— Тебя, — прошептала она, и ее сердце пропустило удар, а глаза невольно обратились к его лицу.

Он притянул ее к себе сначала бережно, потом крепче, и, как ни странно, ни слова не сказал о ее глупости. Впрочем, если бы он ее продолжал держать, она не против была выслушать даже целую нравоучительную лекцию.

— Тебя не испугало мое мертвое тело? — спросил Дориан, пристально глядя в ее глаза.

— Нет, — неуверенно отозвалась она, и подумала скорее о неловкости, которую испытывала в субботу, чем о каком-либо страхе.

— Не лги, — устало выдохнул он и разжал объятия.

Если раньше она и сомневалась, что стоит вообще заговаривать на подобные темы с ним, то теперь, лишившись его прикосновения и ощущая, как разговор снова начинает уходить в неправильное русло, решилась:

— Дориан, я действительно, наверное, глупа, но…

— Глупость тут ни при чем, — резко начал он.

— Постой, — она протянула руку к его губам, чтобы остановить его, и снова взглянула в его странные голубые глаза. — Я только хотела сказать, что я хотела тебя для всех этих глупых вещей, как прогулки по городу, рука в руке. Я знаю, кто ты, но не хочу ничего понимать. Это ужасно глупо, — вздохнула Сэм, опуская голову.

— Я вполне могу тебя пригласить в кино на ночной сеанс, — спокойно сказал он.

— На ужастик? — улыбнулась Сэм. — И тратить время на такую ерунду?

— Время — это то, что у меня есть. — Ответил он. — Мы можем пойти гулять, если хочешь.

— О, нет, — поспешно отозвалась она, и Дориан снова помрачнел. — Я не в том смысле, Дориан.

— Я для тебя настолько чудовище? — с сарказмом поинтересовался Дориан и, заметив ее колебания, добавил: — Если хочешь что-то спросить — не смущайся.

— Я никогда не умела задавать умных вопросов, — ответила она.

— Теперь я, кажется, должен буду убеждать тебя, что на фоне прочих людей ты не так уж глупа.

— О, спасибо, — не сдержалась Сэм. — Как это мило с вашей стороны было заметить.

— Не язви, — спокойно отозвался он и положил руку ей на спину между лопаток и медленно провел вниз. Желание ссориться выветрилось из ее головы моментально.

— Дориан, — прерывисто прошептала она.

Он наклонился вместе с ней, продолжая ее поддерживать.

— Попроси меня, — тихо проговорил он.

Теперь она хотела только одного, но не знала, как об этом сказать. И не знала, возможно ли это. Сэм только снова повторила:

— Дориан…

— Скажи, чего тебе хочется.

— Тебя.

— Прогулки, кино?

— Нет, просто тебя.

В сочетании с ее взглядом и бешено бьющимся сердцем это было более, чем красноречиво.

— Попроси меня, — вновь повторил Дориан мягко, нежно поглаживая ее спину.

— Возьми меня, Дориан, пожалуйста. — Беспомощно прошептала Сэм.

И он подхватил ее, как пушинку, и унес в спальню на кровать. Она не помнила, чтобы было когда-то так хорошо. Сэм настолько давно хотела этого с ним, что как только он прикоснулся к ней, подрагивала от нетерпения. Она запускала руки в его волосы, изгибалась, беспокойно ворочалась, наталкиваясь на разные части его тела, как слепое животное, часто прерывисто дыша. Терлась головой о его плечи, грудь, попеременно целуя все, что подворачивалось, горячо, пылко.

Теперь она лежала на кровати, почти как бездыханное тело, разбитая и одновременно счастливая.

— Что ты со мной сделал, — прошептала она.

— То, что ты просила, — усмехнулся он.

— Дориан, — она нащупала его руку, — зачем я тебе, правда?

— Мы уже говорили об этом, — отозвался он.

— Нет, я не о всей этой мистической или философской чепухе. Я о том, что на самом деле. Я и от людей-то не быстро отхожу — слишком быстро привязываюсь, прикипаю душой. А к тебе — так и подавно, еще сколько-нибудь таких раз, и я просто не смогу дышать без тебя.

Он молчал.

— Прости, если это преждевременно. — Сэм вздохнула. — Ты, наверное, не ожидал от меня никаких серьезных разговоров после одного раза. Боже, что я за идиотка.

Он тихо погладил ее рукой по плечу.

— Мне нравится близость с тобой. Она слишком во всех смыслах близость, чтобы это могло не нравиться.

Пока он говорил, Сэм подумала о том, как это — всегда быть рядом с ним. Жить с ним вместе, просыпаться с ним в одной постели, вернее, не просыпаться, а видеть его лежащим там, в полной холодной неподвижности. Никогда никого не приводить домой, в страхе, что они могут наткнуться на спящего Дориана, никогда не открывать днем штор, в страхе, что это может его убить, никогда больше не спать ночью и спать днем, никогда не гулять при свете солнца с кем-то дорогим твоему сердцу, никогда больше не быть глупой, потому что рядом слишком разумное существо. Да, разумное существо, выглядящее, как человек, но больше не человек и никогда им уже не будет. Часть холода, страха и тьмы, заключенная в человеческую оболочку, красивый футляр. Знать, что если когда-нибудь он рассердится и не сдержится, это будет конец, настоящий конец.