Всегда эти сумасшедшие цифры. Мне просто трудно соотнести это с моими представлениями о деньгах. Долги Гарри, закладные, «Эйнсвик» – все эти длинные ряды цифр со множеством нулей.

Морис останавливается у цветочной клумбы и опускает мешок на землю. Несколько мгновений он размышляет, глядя на цветы, затем поворачивается и идет через лужайку обратно. Сколько ему платят? Я стараюсь припомнить и заодно прикинуть, как долго смогу держать его.

И вот наконец я оказываюсь перед необходимостью задать Шварцу вопрос, который все равно рано или поздно должна была задать. С каким-то дурным предчувствием я тихо спрашиваю:

– Почему вы думаете, что тот счет должен быть здесь?

– Потому что ваш муж, миссис Ричмонд, был единственным, кто имел контакты с фирмой «Маунтбэй» и хоть что-то знал о ней. Скажу иначе: мы не можем найти никого другого, кто располагал бы такими сведениями. И кроме всего прочего, миссис Ричмонд, – взгляд Тима Шварца упирается мне в глаза, – никто иной, как ваш муж, подписывал платежные документы на «Маунтбэй» и осуществлял их контрассигнацию, то есть получал вторую подпись. – Тоном, которым Шварц произносит это, равно как и неотступным взглядом он явно старается вложить в свои слова дополнительный смысл.

Боже мой, Гарри, что же это такое? Я судорожно соображаю, что сказать.

– А тот, кто ставил на платежках вторую подпись? Может, спросить у него?

В глазах у Шварца вспыхивает мрачная веселость.

– Вторую подпись на платежных документах ставил наш старейший попечитель сэр Джон Элфон. Видите ли, сэр Джон никогда не вникает в какие бы то ни было детали.

В комнате повисает молчание. Каждый из нас, видимо, обдумывает сказанное. Затем Тим Шварц резко встает.

Я же поднимаюсь медленно и стараюсь, чтобы у него не создавалось впечатление, будто смотрю на него сверху вниз, поскольку он значительно ниже меня ростом.

– Мы поищем еще раз, – серьезно произношу я. – Просто на всякий случай.

Шварц устало машет рукой, выражая таким образом свое пессимистическое отношение к моему обещанию. Несколько секунд он молчит, что-то обдумывая. Судя по лицу, внутри у него происходит какая-то борьба. Наконец честность одерживает в нем победу над естественным инстинктом осторожности, и он говорит:

– Должен предупредить вас, миссис Ричмонд: если ситуация не получит своего разрешения, то есть если документально не подтвердится, что «Маунтбэй» получила деньги на законных основаниях, мы вынуждены будем обратиться в судебные инстанции с просьбой о расследовании.

– Я понимаю, – отвечаю я тихо.

Видимо, решив идти до конца в раскрытии передо мной всей тяжести положения, Шварц на одном выдохе добавляет:

– Аудиторы не исключают той вероятности, что в этом случае вина может быть возложена на вашего мужа.

– Но мой муж мертв, мистер Шварц.

– Да, знаю, – со вздохом говорит Тим. Вздох должен, видимо, продемонстрировать хоть малую толику соболезнования. – Но если аудиторы не смогут завершить проверку и утвердить отчетную документацию, что представляется сейчас весьма вероятным, тогда они должны будут указать, почему не смогли этого сделать. Они вынуждены будут указать на лицо, несущее персональную ответственность за сложившуюся ситуацию. – И быстро добавляет: – Я очень сожалею.

Я провожаю Тима Шварца до двери. Он держит свой портфель под мышкой и сумрачно смотрит на дорогу.

– Мистер Шварц, когда вы намекаете на персональную ответственность моего мужа, вы подразумеваете, что он должен был проявлять большую осмотрительность в работе с «Маунтбэй»? – тихим голосом спрашиваю я.

– Миссис Ричмонд… – Тим ловит ртом воздух, явно застигнутый вопросом врасплох. – Миссис Ричмонд… Ваш муж прекрасно осознавал, что делал! Он сокрыл эти деньги! Он знал все о «Маунтбэй», он… – Шварц отворачивается и сердито смотрит на деревья.

В животе у меня холодеет.

– Вы говорите ужасные вещи, мистер Шварц…

Он делает короткий жест, который должен означать сожаление.

– Уверена, что существует какой-то способ избежать… – Я хочу сказать «публичного скандала».

– Аудиторы не могут ждать бесконечно! – восклицает он с нотками возмущения. – И мы тоже! Счета должны быть разблокированы. Ведь банк не выдает нам наши же деньги. Общество дошло до того, что вынуждено отложить отправку очередной партии благотворительной помощи. Речь идет о лекарствах и медицинских препаратах для детей. Они должны были быть отправлены через две недели. Пострадают дети, миссис Ричмонд. Дети! – Глаза Шварца горят благородным негодованием.

– Сколько есть времени до того, как аудиторы…

– Не больше двух недель, – говорит Тим немного успокаиваясь.

Как только он уходит, я забиваюсь на кухню и варю себе крепчайший кофе. Сев у стойки, стараюсь не паниковать. Я давно уже пришла к выводу о том, что для достижения хоть какого-то результата не следует позволять себе поддаваться давлению обстоятельств.

Эти тяжелые взгляды Шварца, эти грозные намеки, которые он настойчиво делал мне… Я должна спокойно разобраться в них, разложить все по полочкам.

Итак. Шварц считает, что Гарри не только имел отношение к фирме «Маунтбэй», но и осуществлял с ней какие-то темные дела. Он считает, что Гарри перебросил деньги на счет «Маунтбэй», исходя из личной выгоды. Само по себе такое подозрение путает меня. Но я должна спокойно определить, что это для меня означает.

Итак, что же главное? Главное то, что независимо от причин возникновения нынешней ситуации придание ей огласки грозит мне самыми серьезными последствиями. Любое расследование неизбежно будет связано с именем Гарри и отрицательно подействует на его имидж. В лучшем случае ему припишут некомпетентность и небрежность, а в худшем – обвинят в нечестности. А ореол нечестности вокруг моего мужа, пусть даже незаслуженный, до основания разрушит все, что я с таким трудом создала для будущего своих детей. Потеря отца для них, конечно, трагедия. Но бесчестье отца будет двойной трагедией, с которой им тяжело будет жить в дальнейшем.

А эти деньги, принадлежавшие благотворительному обществу! Деньги, предназначенные для страдающих существ – сирот!

Боже, Гарри! Что же ты наделал!

Кофе оживляет меня. В голове роятся безумные идеи: собрать друзей Гарри на его защиту. Как? Поговорить с аудиторами и объяснить им. Что?

Я снова в растерянности. И снова и снова задаю себе вопрос: осознавал ли Гарри, к чему он идет? Была ли ситуация с благотворительными деньгами той последней каплей, которая толкнула его за черту?

Вспоминаю последний уик-энд перед его смертью. Я тогда нашла его в три часа утра в гостиной. Он лежал в полутьме на диване. Свет, пробивающийся из холла, поблескивал на стакане с виски, который Гарри держал на груди. Когда я вошла, муж открыл глаза. Я думаю, он ждал меня. Губы его сложились в сардоническую ухмылку, которая, видимо, выражала все его недовольство мной, накопившееся к тому времени. Но я увидела в ней и знак отчаяния. И если уж изводить себя до конца, то следует признать, что в ухмылке Гарри была и мольба о помощи.

Тогда я оставила это без особого внимания, поскольку была слишком поглощена переживаниями по поводу его предательства. Даже через столько месяцев эти переживания занимали меня целиком. Я не хотела прорываться во внутренний мир Гарри, не хотела вызывать его на откровенный разговор, не пыталась получить какие-то объяснения. К тому времени мы превратились в чужих людей, запутавшихся во взаимных обидах и обвинениях. Наше общение сводилось лишь к штампованным сценам. И тогда мы разыграли одну из них.

– Все проверяешь? – спросил Гарри. Голос у него был хриплый, то ли от спиртного, то ли от усталости. А, может, от того и другого вместе.

Несколько секунд я молчала, потом, как это уже не раз было, попыталась увезти разговор в сторону.

– Я подумала, может, нам завтра сходить куда-нибудь пообедать?

Но он легко не сдавался.

– А ты думала, я где? А? – спросил он с возрастающей угрозой.