— А я уже начала беспокоиться, — сонным голосом проговорила сидевшая на диване в кабинете Анабела.

— Извини, мне вдруг захотелось прогуляться подальше. Руфус остался не в обиде.

— Руфус, — улыбнулась она, — пошли спать.

Смит щелкнул выключателем у кровати, гася свет. Анабела тронула его за руку и проговорила:

— Хочешь, расскажу тебе одну глупость?

— Ты, и вдруг глупость? Конечно, хочу.

— Я воображаю, да, именно воображаю разные глупости, самую настоящую ерунду, потому что это не может произойти на самом деле, а тем более с тобой. Но все равно мне кажется, что, когда ты гуляешь с Руфусом так долго, у тебя свидание с какой-то таинственной женщиной. Я тебя предупреждала, что это все глупости, — смущенно хихикнула она.

— Да, могу себе представить пылкое свидание под пристальным взглядом старины Руфуса. Скорее свидание могло быть у него. Это даже не глупость, а чушь, какую мне в жизни не приходилось слышать.

— Это не чушь, а только глупость. Ты ведь тоже иногда говорил глупости, и, по крайней мере, тебе нравилось, когда я их говорила.

— Мне и сейчас это нравится.

— Тогда можешь посмеяться над моими нелепыми фантазиями.

— Ты всерьез считаешь это фантазией? — спросил Мак, не принимая шутки. — Я хочу сказать, нет ли у тебя подозрений насчет моей верности?

— Ну что ты. Извини, что завела такой разговор. Спокойной ночи.

— Хорошо.

— Что?

— Хорошо, что это всего лишь фантазии, я очень рад. Если вдуматься, это действительно смешно. — Он улыбнулся в темноте.

У подножия пятнадцатифутового бронзового памятника Теодору Рузвельту работы Пола Мэншила сидел смотритель Национального парка Ллойд Майес. Его первый обход, согласно распорядку, должен был начаться в 10 часов, и на службу в Управление парка ему не нужно было приходить раньше восьми. Но еще только забрезжил рассвет (часы показывали 5.30), а он уже появился в парке.

Но не чувство долга привело Майеса в столь ранний час на этот остров. Все это из-за Грейс. Они в последнее время часто ссорились. Когда шесть лет назад они поженились, ей очень нравилась его форма. У него не было медалей, но он носил свою простую, без регалий, форменную одежду с такой гордостью, словно военный мундир. И вид у него действительно был бравый: форма сидела как влитая, шляпа аккуратно пристегнута ремешком, живот подтянут, лицо обветренное, глаза с прищуром — настоящий ковбой, только без неизменной табачной жвачки во рту.

Но прошло шесть лет, и Грейс Майес уже не глядела на мужа с прежним восхищением. Он больше не слышал от нее, что отлично смотрится, Грейс перестала говорить, что приятное волнение, словно ток, пронизывает ее всякий раз, когда к нему с некоторой робостью приближаются туристы, особенно дети; уважение и интерес отражались в их глазах. Что верно, то верно, за прошедшие годы его фигура утратила былую молодцеватость, да и из его рассказов о встречах с разными людьми исчезла новизна. Но в любом случае она согласилась выйти за него замуж и с первого дня знала, как он предан своей работе и не мыслит себя без нее. Жена его просто не понимала.

С самого детства Майес мечтал трудиться на открытом воздухе, поближе к природе. Его детская мечта осуществилась, когда его наняли смотрителем в парк, в отдел внутренней службы. Но Грейс не разделяла его энтузиазма. Почти каждый вечер она не уставала повторять:

— Смени работу, мы не можем прожить на то, что ты зарабатываешь.

— Ты, как заезженная пластинка, — обычно отвечал жене Майес, но чаще он говорил эти слова про себя. Сейчас он произнес их, глядя в лицо бронзовой статуе Тедди Рузвельта. Этот президент понимал значение охраны природы. По сторонам памятника стояли гранитные плиты высотой в двадцать один фут с высеченными на них высказываниями президента об окружающей среде. Одно, наиболее ему понравившееся, Майес выучил наизусть: «Есть своеобразная прелесть в суровой жизни природы. Невозможно выразить словами глубоко скрытую душу девственной природы, трудно поддается описанию ее очарование».

Еще Майесу были близки такие слова Райдера: «Значимость человека как личности определяется его способностью следовать своим идеалам, насколько это в его силах». Много раз он повторял эту цитату в тщетной попытке помочь жене понять его, но та упрямо продолжала стоять на своем. И вот накануне вечером она предъявила свой ультиматум: или она или его работа. «Хорошо, что у нас нет детей», — подумал Майес. Спустившись по ступеням окружающей памятник овальной террасы, он направился вниз, к реке, на своем пути Майес прошел по одному из четырех мостов, перекинутых через ров с водой, и вступил на пешеходную тропу длиной в две с половиной мили, пересекавшую из конца в конец территорию заповедника, раскинувшегося на площади восемьдесят восемь акров. С расположенного по соседству с парком Национального аэропорта отправился в первый в этот лень рейс самолет. Майес поднял голову и следил за ним, пока машина не превратилась в маленькую темную стрекозу на фоне розовеющего на востоке неба. Он несколько раз останавливался на своем пути к реке, тому месту, где начиналась дамба шириной в сто семьдесят футов, по которой проходила пешеходная дорога, соединяющая остров с противоположным берегом реки. Там находилась автомобильная стоянка, замыкающая аллею, которая ответвлялась от дороги, ведущей к мемориалу Джорджа Вашингтона. Вспугнутая Майесом рыжая лисица посмотрела на него пристально и метнулась к роще тюльпанных деревьев. Тропу перед ним перешел бурундучок. Майес улыбнулся забавному зверьку. Бурундук бросился со всех ног в сторону, забрался на поваленный клен и застыл, приподнявшись на задние лапы.

— Доброе утро, — поздоровался Майес. Он наслаждался мирной тишиной раннего утра. Дома покоя он не знал.

Чем ближе становилась река, тем больше пружинила почва у него под ногами. Как рассказывал Майес туристам, остров объединял в себе три природных сообщества: болото, заболоченный луг и лесную зону.

Еще через несколько минут он стоял у начала дамбы и смотрел на Потомак. Маленькая лодка прошла по реке к югу, рыбаки торопились начать трудовой день. Майес позавидовал им. Может быть, и ему в выходные дни вытащить на свет свои рыболовные снасти?

С тех пор как его поставили на должность смотрителя на острове, его обязанностью было проходить по дамбе и отпирать металлические ворота, через которые пропускали посетителей. Но сегодня ему не пришлось этого делать. Когда он подошел к воротам, то увидел, что они открыты. Должно быть, их забыл запереть смотритель, дежуривший накануне. Майес отметил про себя, что нужно будет обратить на это внимание своего рассеянного коллеги, когда тот выйдет на смену. Он облокотился о перила и стал смотреть вниз на берег. Увиденная картина заставила его неодобрительно покачать головой. Хотя за последние несколько лет Потомак изрядно почистили и вода в нем перестала быть ядовитой коричневой смесью — даже рыба появилась и довольно много, — но все равно люди продолжали швырять в воду всякий мусор. «Вот свиньи», — вырвалось у Майеса при виде пластиковых пакетов, жестяных банок и других следов цивилизации. Весь этот мусор прибивало к берегу, и он застревал в камнях и плавающих в воде сломанных сучьях. Майес повернулся и двинулся назад к памятнику, но, пройдя несколько шагов, остановился, словно неожиданно что-то вспомнив, и вернулся на то место у перил, где только что стоял. Он насколько мог перегнулся через ограждение и стал пристально смотреть вниз.

— Господи Боже мой, — только и смог выговорить смотритель.

Смит оглядел сидящих перед ним студентов и нахмурился. Он очень устал, разъясняя им сущность понятия «согласованное признание вины» [3]и ту роль, которую такая практика играет в судебной системе при разборе уголовных дел. Прагматики из числа его студентов с готовностью принимали его утверждение, что такого рода договоренность является злом, но одновременно и необходимой мерой, к которой вынуждена прибегать правовая система, захлестываемая потоком преступлений. В свою очередь, идеалисты, с их максимализмом, считали неприемлемым использование этой позорной практики сговора с преступниками. Особым красноречием отличалась бледнолицая молодая особа, которую не раз арестовывали за участие во всякого рода демонстрациях с непонятными лозунгами у Белого дома. Смиту нравилось вести дискуссии со студентами по разным вопросам, но эта девица его утомляла. На ее маленьком невзрачном личике отражалось презрение к нему и его анахроническим идеям. «Можешь со мной не соглашаться, но не выставляй напоказ свое пренебрежение», — думал Смит.