«Господи, если ты существуешь, прости мне, что я упрекал тебя. Сделай так, чтобы меня не забрали. Дай мне шанс, который ты не дал в начале моей жизни. Не бросай меня в ад к мужчинам!»

Коридор пуст. Капитан пошел за ответом. Шесть часов вечера.

— Марен!

Мне протягивают бумагу. Я не могу читать, я слушаю их приговор.

— Окончательное освобождение от армии, вторая категория. Можете идти. Армии вы не нужны.

Я победил. Впервые в моей жизни я выиграл настоящую битву. Свободен. Свободен для будущего. Я иду по казарме, по большому двору, дохожу до решетки. Для моей «безопасности» они дали мне провожатого. И тот мне очень просто объясняет, что, если бы меня забрали в армию, пришлось бы меня ночью охранять. Какой-то новоиспеченный солдатик спрашивает, что я делаю сегодня вечером. Еще один приветствует меня, когда я прохожу, я слышу последнюю любезность, сопровождаемую соответствующим жестом:

— Сколько берешь за отсос?

Двадцать тридцать. Решетка Венсенского форта закрылась за мной. Они проиграли. Я сейчас напьюсь с радости. Моя семья, все эти буржуа, полицейский, сочувствующий врач, наглые военные, — вы все проиграли! Армия не сделает из меня настоящего мужчину, потому что этот мужчина не существует! Я его убил, а вы только что его похоронили.

Мир праху его.

Но я напрасно не верю в привидения, они меня уже подстерегают.

Мать стоит на перроне вокзала, одна. Она пришла встретить своего блудного сына, приехавшего на каникулы навестить семью. Я задерживаюсь ненадолго в проходе вагона и смотрю на нее издали. У нее все такое же лицо служащей Банка Франции, слегла постаревшее, немного бледное. Я ее узнаю, но я, конечно, изменился и изменился настолько, что, приехав на каникулы в страну моего детства, я себя чувствую туристом на китайской земле.

Она слегка колеблется, затем машет мне рукой. Я не думал, что мой вид ее шокирует. В Париже все носят джинсы и ситцевые рубашки. У молодых людей длинные волосы и сумка через плечо. Но косые взгляды местных жителей производят на меня такое впечатление, что мне кажется, будто я надел просто маскарадный костюм.

О чем мы будем говорить в этом вокзальном буфете? Она знает все или почти все. Последний устный экзамен на четвертом курсе я не сдал. От армии освобожден. Полностью разочаровал своего психиатра и разрушил образ «любимого сына». Итак, о чем же говорить?

Об отце. Она решила снова жить с ним вместе. Его хроническая депрессия, кажется, стабилизировалась. Передо мной проходят в ускоренном темпе кадры из прошлого: бесконечные попытки самоубийства, настоящие и ложные, больницы, ссоры, которые терроризировали мое детство…

В конечном счете меня все это больше не касается. Каждый терзает себя по-своему. Почему же она не приглашает меня пообедать дома?

— Бабушка не перенесла бы твоего вида, этих узких брюк, этой девичьей прически. А зеленая рубашка! Ты считаешь, что одеваешься со вкусом? Боже, что с тобой сталось, мой бедный ребенок?

Наконец-то мы заговорили по существу. Я ее успокаиваю: я получу диплом и пройду стажировку в службах связи.

— Твой брат делает одни глупости. Бог карает нас.

Бог, конечно, не виноват в том, что мой младший брат не мог пережить родительские ссоры и не вынес одиночества. Не Бог заставил его провалиться на экзамене, но мать дала ему полную свободу в семнадцать лет. Почему? Может быть, она решила освободиться от ответственности? Мне страшно хочется уйти. Весь этот мир меня пугает, погружая меня в кошмар моего прошлого.

— Ты не уйдешь, не повидав свою бабушку!

Меня принимают в вокзальном буфете, чтобы не шокировать моих предков, но я должен пойти их приветствовать. Ну что ж, мама так хочет… В большом просторном доме под лучами июльского солнца меня встречают тишина и прохлада. Бабушка в кухне, как в крепости. Там она на своей территории и в данный момент не спешит принять гостя, это чудовище с длинными волосами, от которого отказалась даже армия.

Я слышу звон кастрюль и воинственные комментарии. Мать вынуждена требовать, чтобы я остался ужинать и чтобы мне была отведена комната. До меня доносятся обрывки возмущенного разговора: речь идет о дикой музыке, которую любит молодежь, о потерянном поколении, о плохом примере для младшего брата, который думает только о том, чтобы взрослые сдохли и он смог бы, продав мебель, сбежать с деньгами.

Вот кем они стали. Они чувствуют угрозу своей морали, своему авторитету. Свобода, восторжествовавшая среди молодежи, сделала их агрессивными. Они боятся этих непонятных хиппи.

— Я возвращаюсь в Париж.

Бабушка появляется на пороге кухни, морщинистое лицо неприветливо и сурово, она провозглашает скрипучим голосом:

— Мы ужинаем в семь часов, и ты будешь ужинать с нами.

Это мой враг. Враг тем более сильный, что между нами разница в два поколения. Она познала две войны, кормила военных, не допускает никаких новых мыслей. Суп, который она готовит, всегда безупречен, как и этот черный передник с серыми цветами.

Отец, слегка пришедший в себя, молча сидит в кресле. Его мать все сказала, моя же предпочла промолчать. Ужинать надо молча, ложиться спать молча, утром вставать и идти завтракать также молча. Эта тишина напоминает тишину перед бурей, когда ветер затихает и в природе все неподвижно, но скоро грянет гром и сверкнет молния.

Всю ночь мы с братом прошептались, как союзники в наших разных затеях. Он собирается сбежать из дома и заняться музыкой. То, что я хочу стать женщиной, его нисколько не волнует.

— Это твоя проблема… Но учти, они тебя уже сдали полицейским. Тип, который занимался твоим призывом в армию, это друг нашего дяди.

Я это знал, я об этом догадался, но тем не менее прихожу в ярость. На этот раз я решил: уеду. На цыпочках пробираюсь в кухню, нахожу кофе и кружку. Я уже оделся, и моя сумка на столе. Меня атакуют со спины:

— Я не желаю видеть тебя такого в моей кухне.

Я стараюсь уйти спокойно.

— Ты меня слышишь? Отвечай, когда я с тобой разговариваю.

— Я одеваюсь как хочу, мне двадцать пять лет.

— Это позор для всей семьи.

Она приближается ко мне, ее лицо перекошено от злобы. Морщинистой рукой хватает меня за одежду:

— Ты парень. Эти люди в Париже сделали тебя наркоманом, поэтому ты стал таким.

— Я не наркоман.

— Не кричи. Не кричи в моем доме. Я старая, но я разбираюсь в этих вещах.

Просторная кухня, наполненная приятным запахом кофе и варенья, превращается в какой-то нереальный театр, в котором происходит подобная сцена. Другие тени появляются в дверях. Отец, бледный, всегда покорный, которого жена и мать пробовали вернуть к нормальной жизни. Мать в ореоле своей жертвенности, брат, маленький страстный революционер, готовый поддержать меня в моей борьбе, чтобы выиграть свою битву. Они кажутся тенями рядом с этой старой фурией, у которой, во всяком случае, хватает смелости выразить свое презрение.

— Позор! Наркоман. Осмелься только возражать! Я бросаю кружку на стол и взрываюсь:

— Вы кончили наконец надо мной издеваться? Психиатр, полиция, военные, они чуть было не угробили меня, потому что вы этого хотели. Что вам нужно? Запереть меня в дом для умалишенных?

— Как ты разговариваешь с бабушкой? Есть вещи, которые ты должен услышать, и ты их услышишь. Ты мужчина и не можешь быть женщиной. Это все наркотики. Я, конечно, провинциалка, но я знаю, что говорю. Ты сейчас же снимешь свои брючки.

— Я не мужчина, и тебе это известно. Ты всегда знала, но не хочешь поверить.

— Ничтожество!

— Меня лечат врачи, они-то это понимают.

— Шарлатаны, жулики! Бандиты, которые воспользовались твоей глупостью.

— Довольно!

Она уже не может остановиться. В истерике она бьет меня в грудь, повторяя: «Ты мужчина, мужчина».

— Нет, и в этом ваша вина. Я таким родился, это вы меня таким родили. Вы все, отец, мать и бабушка. Вы все меня сделали таким, какой я есть.