Остин Форбс, президент Соединенных Штатов Америки, идя на встречу с сенатором Раймондом Френсисом Колби, попал в фокус ярких солнечных лучей, которые, прорвавшись сквозь большие стеклянные двери Овального кабинета, создавали впечатление, будто сам Господь из всех людей выбрал своего возлюбленного сына.

— Рад видеть вас, Рей, — начал президент. — Вы знаете Келли Бенделоу, не правда ли?

— Встречался с ним как-то, — ответил сенатор, вспомнив об интервью, которое организовал знаменитый мастер по компромиссам из команды Президента всего две недели тому назад.

Сенатор Колби сел в кресло, на которое указал ему Остин Форбс, и принялся сквозь восточные окна любоваться прекрасным розовым садом. Президент же устроился в старинном кресле, которое было у него еще в адвокатской конторе в штате Миссури и которое сопровождало его в течение всей сложной карьеры, во время которой он поднимался все выше и выше. Форбс выглядел очень озабоченным.

— Как Элен? — спросил он.

— Прекрасно, — ответил сенатор.

— А вы сами? Здоровье в порядке?

— Более чем, мистер президент. Медосмотр у меня был в прошлом месяце, — пояснил Колби, хотя прекрасно знал, что ФБР уже успело обо всем доложить.

— А в личной жизни — тоже никаких проблем? Дома все в порядке? Финансы, например?

— Мы с Элен собираемся отпраздновать тридцать вторую годовщину нашей свадьбы.

Форбс пристально посмотрел на своего собеседника: добрый парень будто исчез куда-то в один миг и его место занял проницательный, сующий всюду свой нос, политик, на плечах которого лежало огромное бремя власти.

— Просто следующего фиаско мне никак нельзя допускать. Вам ведь известно дело Хатчингс? Говорю вам, Рей, совершенно доверительно. Она лгала мне с самого начала. Сидела, как и вы, напротив меня и лгала. А репортеры все равно раскопали, что им было нужно…

Форбс замолчал, чтобы дать своему собеседнику немного обдумать услышанное. Им обоим, находящимся сейчас в этой комнате, было ясно, какой урон президентскому престижу нанес недавний скандал, когда Сенат забаллотировал президентскую кандидатуру Мейбл Хатчингс.

— Есть ли у вас что-нибудь в прошлом, что могло бы стать источником наших общих проблем? Когда вы были заместителем Мерлин Стил, вам приходилось давать взятки? Марихуаной баловались во время учебы в Принстоне или в Гарварде? А в старших классах не избили ни одной девочки?

Колби знал, что все эти вопросы не являлись проявлением простого любопытства. В Верховном суде имелась вакансия.

— Думаю, что вас ничто не сможет удивить из моего прошлого, господин президент.

Молчание в Овальном кабинете, казалось, установилось теперь надолго. Затем Форбс продолжил:

— Надеюсь, Рей, вы догадываетесь, почему мне пришлось пригласить вас сюда. Если я выдвину вас на вакансию в Верховном суде Соединенных Штатов, то в вас уже никто не должен сомневаться.

— Да, мистер президент.

Форбс улыбнулся, и напряжение сразу исчезло.

— Представление произойдет завтра.

— Я перед вами в неоплатном долгу, мистер президент, — сказал Колби, чувствуя, как ком подступил к горлу. Колби догадывался о предложении, которое сделает президент, уже тогда, когда его только вызывали в Белый дом, однако он не мог сдержать своих эмоций.

Ночью Раймонд Колби, стараясь не шуметь, сел на огромной двуспальной постели и свесил вниз ноги, пытаясь на ощупь найти тапочки. Жена спала рядом. Сенатор видел в лунном свете лицо супруги с мирными спокойными чертами. Рей потряс головой, чтобы отогнать вновь обрушившиеся на него приятные мысли. И как только жена может спать сном праведницы в такую ночь и после того, что произошло сегодня днем.

В доме, построенном в старинном георгианском стиле, имелся кабинет-бар. Колби добрался до него и налил себе немного бурбона. Часы, доставшиеся еще от деда, по-прежнему отмеряли часы и секунды, неумолимо приближая долгожданное событие.

Колби поставил бокал на каминную полку и взял черно-белую фотографию в рамочке, которую сделали как раз в тот день, когда его отец посетил с каким-то делом в Верховный суд страны. Говард Колби, выдающийся адвокат в одной из престижных юридических фирм Уолт-стрит, умер за своим рабочим столом два месяца спустя после того, как был сделан этот снимок. Сам же Раймонд Колби был, может быть, лучшим студентом в Гарварде, заместителем Мерлин Стил, губернатором штата Нью-Йорк, а затем и сенатором Соединенных Штатов, но, несмотря ни на что, его невидимая связь с отцом не ослабевала. Раймонд так и видел себя маленьким мальчиком десяти лет, которого огромный мужчина, каковым казался тогда отец, впервые взял с собой в суд и провел вверх по мраморным ступеням.

И этих ступеней было ровно пятьдесят три. Раймонд сосчитал их, когда поднимался вверх, руку мальчика в это время крепко сжимал отец. Когда же они достигли огромных колонн, отец специально остановился, чтобы показать сыну надпись, высеченную на белоснежном мраморе прямо над головой: «Перед законом все равны».

— Здесь-то и вершится справедливость, Раймонд. Это высшая и последняя инстанция.

Массивные дубовые двери охраняли вход в судебный зал. Здесь, за скамьями из красного дерева возвышались девять кресел с высокими спинками, выполненные в разных стилях. Судьи заполнили свои места, и его отец встал. Когда Говард Колби обратился к суду. Раймонд был искренне удивлен, услышав уважительные интонации в голосе своего кумира, человека, который сам привык к уважению и даже подобострастию от других. Эти люди в черном с бесстрастными лицами, эти мудрейшие из мудрейших смогли возвыситься даже над Говардом Колби, заставив искренне уважать себя. В поезде по дороге домой Раймонд поклялся себе, что когда-нибудь он тоже окажется среди избранных. И вот завтра сам президент собирался помочь исполнить его давнюю мечту, объявив новую кандидатуру на пресс-конференции.

На самом-то деле ожидания начались еще в пятницу, когда до Колби дошла информация, полученная из Белого дома, о том, что президент собирается выбрать претендента на освободившуюся должность из двух кандидатур: кто-либо из сенаторов или Альфред Густафсон из Пятого окружного апелляционного суда. Однако сегодня днем, во время встречи в Овальном кабинете, президент дал понять, что его, Колби, принадлежность к сенату и явилась решающим фактором в сложном выборе. После провала Мейбл Хатчингс, первой кандидатуры президента, ему теперь хотелось быть абсолютно уверенным в успехе. Сенат никак не мог забаллотировать кандидатуру, выдвинутую из его же рядов, особенно когда речь шла о таком человеке, как Колби. И теперь оставалось только спокойно ожидать представления кандидатуры, которое должно было состояться на ближайшей пресс-конференции.

Колби поставил фотографию на место и вновь взял бокал с бурбоном. Не только волнение по поводу предстоящего события не давало ему уснуть. Дело в том, что Раймонд был действительно честным человеком и, когда он говорил президенту, что в его прошлом не было ни одного скандала, это была сущая правда. Но тем не менее в прошлом все равно оставалось нечто. И об этом знали лишь несколько человек, на молчание которых вполне можно было рассчитывать. Но данное обстоятельство все равно продолжало вызывать некоторое волнение.

Колби отпил еще немного бурбона, пристально вглядываясь в огни большого города. Однако выпитое не прошло для сенатора бесследно: огни стали потихоньку размываться, и сон постепенно вступал в свои права. Что-либо изменить уже все равно нельзя, и теперь следовало лишь принять брошенный судьбой жребий. Прошлое всегда останется прошлым, сколько ни думай о нем, а шанс всплыть тайному на поверхность слишком мал. Поэтому не прошло и часа, как сенатор вновь вернулся в свою постель и преспокойно заснул.

Самым ужасным было то, что после всех интрижек, отпетого вранья про прелести холостяцкой жизни в обычной маленькой квартирке, где Алан Пейдж жил еще будучи студентом, он продолжал любить Тину. Если мысли не были заняты работой, то они, словно под влиянием волшебства или магии, неизбежно возвращались к ней, Тине. Походы в кино, чтение книг и даже беспорядочные связи с другими женщинами никак не могли помочь делу. Все случайные подруги казались скучными и не шли ни в какое сравнение с бывшей женой. Поэтому Алан решил вообще отказаться от любовных связей и уже несколько месяцев жил, как монах.