Том Джонсон как раз считал себя бывалым, но население этого не находило. Единственное, что помнили о нем, так это то, как он держал свое ухо в кармане рубашки. Том запил. Напившись, он проклинал Билли Уильямса. Доставалось при этом и мексиканской женщине. С нее начались все его беды. Из-за нее он стал посмешищем на всей границе. Если бы ему случилось опять арестовать ее, он собирался поступить с ней гораздо суровее, чем когда-то. А пока он срывал зло на других коричневых женщинах, которых было много в самом Пресидио и за рекой тоже. Каждая, кто попадала в тюрьму к Тому, знала, что ее ждут большие неприятности. Для двух из них пребывание в тюрьме закончилось смертью. Несколько раз Том отправлялся в Охинагу с намерением арестовать Марию и показать, что ей не сойдет с рук насмешка над белым блюстителем закона.

Но по какой-то причине, когда подходил момент, он не арестовывал ее. Вместо этого он брал другую коричневую женщину, привязывал ее к мулу и тащил через реку. Однажды в пьяном угаре он сказал ковбою в баре, что не забирает ее потому, что хочет, чтобы она жила в страхе. Ему хочется, чтобы каждый день она просыпалась с мыслью о том, что он сделает ей в следующий раз.

Билли Уильямс рассмеялся, когда ковбой рассказал ему об этом.

— Он не поэтому не трогает Марию, — возразил Билли.

— А он говорит, что поэтому. — Ковбой был в растерянности.

— Он не трогает ее потому, что знает: в следующий раз я не ограничусь ухом, — проговорил Билли. — В следующий раз я привяжу его к столбу и вырву его вонючее сердце.

— Ого, — воскликнул ковбой, которого звали Бен Грайдсалл. — Ты вырвешь сердце у самого помощника шерифа?

— Вырву, — заверил его Билли.

— Ну, это слишком сильно сказано, — заметил Бен. — Убить блюстителя закона — это для них все равно, что украсть лошадь. У тебя должна быть очень резвая лошадь, если ты сделаешь это. Они будут гнаться за тобой до самой Канады.

— Я не поеду в Канаду, — сказал Билли. — Я отправлюсь в Кроу-Таун.

— Это тоже подойдет. Ты им должен быть очень сильно нужен, чтобы они приехали и взяли тебя там.

Мария была единственной, кто принимал роды в Охинаге, и вскоре ее помощь должна была понадобиться нескольким здешним женщинам. Поэтому ей нельзя было долго задерживаться в Кроу-Тауне, который лежал в двух сотнях миль к северу от границы среди песчаных холмов. Мария никогда не была там, но знала о его славе — зловещая молва о нем доходила до каждого. В старые времена там, среди песчаных холмов, торговали рабами, ворованными детьми — как белыми, так и цветными, украденными женщинами. Побывать в Кроу-Тауне и остаться в живых считалось подвигом среди молодых приграничных pistoleros. [2]

Много лет назад, когда шла охота на бизонов, огромное стадо с равнин, спасаясь бегством, оказалось среди песчаных холмов. Его преследовали индейцы кайова и команчи, а также самые упорные охотники на бизонов из числа белых. В безумии последней охоты было убито более пятнадцати тысяч бизонов. Огромные горы шкур лежали в ожидании повозок, которые должны были вывезти их на восток. Но цены на кожу упали, и повозки так и не появились. Горы шкур медленно гнили. Веревки, которые связывали их, грызли мыши. Ветер разносил шкуры по пескам. Их трепали волки, койоты и барсуки. Вскоре в них завелись полчища насекомых. Тысячи шкур валялись разбросанными среди холмов. Однажды весной, два года спустя после того, как был убит последний бизон, пастухи увидели на холмах тучи ворон, которых привлекали шкуры или гнездившиеся в них насекомые. По ночам вороны сотнями сидели на кучах, а днем огромными стаями носились в небе. Бывали времена, когда их можно было видеть тысячами, и слышать тоже. Их карканье разносилось на десятки миль окрест.

Индеец по имени Синяя Кожа построил в Кроу-Тауне первую саманную халупу из одной комнаты. Синюю Кожу застрелил vaquero, [3]сбежавший из Мексики после того, как натворил там дел. Он поселился в халупе Синей Кожи и жил там некоторое время, пока не вернулся в Мексику. Бизоньи шкуры продолжали гнить, привлекая все больше ворон.

Потом возле халупы Синей Кожи выстроил хижину баск, кочевавший с овцами. Баска выпороли кнутом в Канзасе за то, что его овцы потравили пастбища для скота. Песчаные холмы Пекоса еще не были пастбищными угодьями. Здесь проходили со скотом только Чарлз Гуднайт и его напарник Ловинг. Баск чувствовал, что здесь его не потревожат, поскольку земли были слишком скудными для выпаса скота. Овцы, и те едва могли прокормиться. Баск погиб от руки знаменитого убийцы Джона Уэсли Хардина, которому случилось проходить мимо и которому просто нечего было делать. Джон Уэсли нашел ворон забавными.

— Если бы здесь была еще пара домов, мы могли бы назвать это городом ворон, [4]— заявил он, обращаясь к своей лошади. Джон Уэсли путешествовал в одиночестве и все разговоры вел со своей лошадью. Он повторил эти слова в Эль-Пасо, и название прилипло к месту.

Позднее, преследуемый законом, он укрылся в Кроу-Тауне. В халупе Синей Кожи проживали два крутых братца из Чикаго. Их надо было кончать обоих или не трогать вообще. Уставший Джон Уэсли выбрал второе и удовлетворился навесом, оставшимся после баска. Земля вокруг Кроу-Тауна кишела паразитами от тысяч гниющих шкур, но они не беспокоили Джона Уэсли. Единственное, что раздражало его в городе, которому он дал название, так это отсутствие в нем жертв. Ему не требовалось убивать каждый день или даже каждый месяц, или каждый год, но он хотел иметь людей под рукой на случай, если придет настроение кого-то шлепнуть.

Он часто уезжал, но возвращался в Кроу-Таун всякий раз, когда нуждался в передышке между сериями убийств. И с каждым годом находил здесь все больше людей и приземистых домиков, ветхих палаток и саманных хибар, которые были еще меньше и грубее, чем та, которую построил Синяя Кожа. В конце концов здесь появилось двенадцать домиков и салун, принадлежавший ирландцу по имени Патрик О'Брайен. Виски поставлялось редко и с большими перерывами. Когда повозки с ним все же приходили, хозяин салуна забивал бутылками весь дом до потолка и даже складывал их снаружи. Посетители были непредсказуемы, и он боялся оказаться без спиртного.

Держать виски во дворе было рискованно. Патрик спал с четырьмя заряженными пистолетами и часто выскакивал на улицу, чтобы разрядить два или три из них в темноту, защищая свой товар.

В Кроу-Тауне, где днем и ночью разносилось карканье ворон, законопослушные граждане появлялись редко. В большинстве своем сюда приезжали отпетые типы, а некоторые из них настоящие сорвиголовы. Немало путешественников ни за что ни про что сложили здесь свою голову, чему свидетелями были лишь вороны, отдыхавшие на ветках хилого мескитового кустарника. Иногда они, словно люди, разгуливали среди строений. Воздух в городе даже в прекрасные весенние дни был пропитан запахом гнили, исходившим от тысяч разбросанных шкур.

За городом находился невысокий песчаный холм с единственным тощим мескитом на вершине. Здесь наспех хоронили тела убитых, большинство которых через день или два оказывались вновь выкопанными вредными животными.

Самым мерзким из них являлся гигантский дикий кабан, который объявился в одно из воскресений и сожрал целых три трупа. Местные жители, возмущенные непорядочностью свиньи, наскоро собрали команду стрелков и обрушили на животное лавину ружейного огня, но, ко всеобщему изумлению, кабан проигнорировал его. Он не сдох и даже не отступил. Он продолжал свою трапезу. Ночью он исчез и не появлялся около месяца. Затем он пришел опять и сожрал несчастного погонщика мулов, которого насмерть забодал его собственный бык. Обычно смирный бык вдруг свихнулся и пронзил рогами погонщика, который нянчился с ним восемь лет.

Тем временем огромный кабан совсем обнаглел. Иногда он проходил через город в сопровождении почетного эскорта ворон, которые шествовали по бокам от него или торжественно вышагивали впереди и непрерывно каркали. Когда кабан растягивался под жарким солнцем, чтобы поспать, несколько ворон обхаживали его, извлекая из его шкуры паразитов. Бедные жители, которым приходилось работать среди песчаных холмов, были в ужасе от этой свиньи, которую между собой называли дьяволом.