Кто слóва своего копье метнул,
Калама так поводья повернул:
Тогда как жаждет Науфаль войны,
Его противники устрашены.
Отца Лейли отчаянье берет:
Он медленным увидел свой народ.
Решил: дождемся бед, а не побед, —
И воинов собрал он на совет,
И долго люди спорили о том,
Как прекратить войну, каким путем?
Но споры прекратил отец Лейли:
«Дни испытания теперь пришли!
Что будет, если недруг победит
И наше войско в бегство обратит,
И Науфаль, всесильный, как эмир,
Мою Лейли — мой светоч, мой кумир —
Захватит в плен? Скорбей тогда не счесть,
Погибнет наша слава, наша честь!
Нам умереть придется со стыда
Иль родину покинуть навсегда!
Я гак решил предотвратить беду:
Лейли я на рассвете приведу.
Иглой стрелы одежду ей сошью,
Нужна ей хна? Я кровь ее пролью,
На землю пальму тела повалю
И в землю ствол зарыть я повелю.
Хотя она свеча моих очей,
Цветущий сад она души моей,
Она — мне дочь, и потому хочу,
Чтоб ветер смерти погасил свечу,
Чтоб осень разорила этот сад,
Но только чтобы враг не знал услад!
Пусть уничтожу юную красу, —
Зато свою и вашу честь спасу!»
И воинов обрадовал глава,
Одобрили они его слова.
Но Науфаля рать была сильней:
Удача гордо реяла над ней.
Меджнуна жизнь похожа на туман,
То счастлив он, то горем обуян.
Как вспомнит о Лейли, о встрече с ней, —
Его чело становится ясней.
Поймет, чтó племени ее грозит, —
Смертельная тоска его пронзит.
Сочувствует другим тот, кто влюблен:
Великодушье — вот любви закон!
Он горем был подавлен, угнетен,
А счастье на глаза нагнало сон.
Он дивный образ увидал во сне.
Нет, девушку, подобную весне!
Не девушку, а кипарис! О нет:
Для солнца — страшной ревности предмет.
И меркнет луч луны в ее луче!
От головы до ног в шелку, в парче,
Касалась легкою стопой земли.
Меджнун узнал ее, свою Лейли!
Остановилась на пороге вдруг,
Поцеловала Кайса в ноги вдруг,
Склонилася, чтобы его поднять,
И сделала, чтобы его обнять,
Для шеи ожерелие из рук.
Сказала: «Верный друг! Нет, вечный друг!
Решил отец, а с ним и весь народ,
Убить меня, когда заря взойдет,
Чтоб солнце жизни скрылось за горой,
Чтоб стала кровь вечернею зарей,
Чтоб стала кровь вечернею зарей,
Чтоб я нашла жилище под землей.
Мой друг! Судьбу мою благослови!
Я раствориться жаждала в любви,
Искала я в любви небытия,
И вот исполнилась мечта моя!
Чего хотела, для чего жила,
К чему стремилась я — к тому пришла.
Пришла к своей любви, к твоей любви.
Прощай. Умру я завтра. Ты — живи».
Из глаз прекрасных слезы потекли,
И спящего покинула Лейли.
Издал безумец исступленный стон,
И сразу всех людей оставил сон.
Стонал он и рыдал в печали там,
А воины впотьмах кричали там:
«Что это значит? Нет ли здесь врага?»
Но к Науфалю быстро, как слуга,
Меджнун помчался, горестью гоним,
Поцеловал он землю перед ним,
Заговорил, — а страх застыл в глазах:
«О повергающий врага во прах!
Прошу тебя, — вложи свой меч в ножны.
Прошу тебя, — не продолжай войны.
Ведя войну, воюешь ты со мной,
В меня теперь вонзаешь меч стальной!
Лук ненависти вырони из рук:
Ты на меня направил этот лук!»
Был озадачен Науфаль весьма.
Подумал: Кайс опять сошел с ума?
Расспрашивать страдальца начал он,
И рассказал Меджнун свой вещий сон.
И выслушал страдальца Науфаль,
И погрузился в долгую печаль.
И понял он: правдив Меджнун во всем,
Он просветлен правдивым, вещим сном.
Меджнун — прозрачный ключ с прозрачным дном,
Он зеркало: мир отразился в нем.
Но, всматриваясь в эту чистоту,
Увидим только правды красоту!..
Когда пришла аравитянка-ночь,
Семью младенцев-звезд отбросив прочь,
Когда расставил юрты звезд, как встарь,
На синем поле тюрков государь, —
О сне Меджнуна, молнии быстрей,
Распространилась весть среди людей.
Одобрил весь народ его слова:
«Уйдем назад, пока Лейли жива!»
И с войском удалился Науфаль,
А Кайс помчал коня в степную даль…
О голос неба, ты меня призвал,
Достоин ты бесчисленных похвал:
Рабу — счастливую мне долю дал!
О, лучше бы, прогнав, мне волю дал…