Через год последовал инцидент с так называемым интервью, опубликованным в «Daily telegraph», целью которого было улучшение англо-германских отношений. Через представителя Министерства иностранных дел господина фон Иениша я передал предложенный мне черновик на рассмотрение канцлера. В примечаниях я указал на некоторые места, которые, по моему мнению, не годились и их следовало вычеркнуть. Однако из-за целого ряда недосмотров со стороны Министерства иностранных дел этого при прохождении по инстанциям не было сделано. В прессе разразилась буря. Канцлер выступил в рейхстаге. Однако он защищал кайзера от нападок не так энергично, как я ожидал, и заявил, что в будущем он будет препятствовать проявлению обнаружившейся в последние годы склонности кайзера к личной политике. Консервативная партия опубликовала в прессе открытое письмо королю, содержание которого известно. Во время этих событий я находился сначала в Эккартсау у австрийского наследника Франца Фердинанда, а затем в Вене у императора Франца Иосифа. Оба они порицали поведение канцлера. Из Вены я поехал в Доннауэшинген, чтобы нанести визит князю Фюрстенбергу. Пресса нашла возможным обратиться к нему с требованием, чтобы он как честный и прямой человек еще раз сказал кайзеру правду. Когда мы вместе обсудили весь инцидент, князь посоветовал мне восстановить в Министерстве иностранных дел текст телеграмм, которыми я в 1907 году, во время моего пребывания в Гайлайфе, обменялся с канцлером и представить их рейхстагу.

От всего этого я морально тяжело страдал. К этому присоединилось еще и то, что как раз в это время внезапная смерть похитила у меня близкого друга детства, военного министра графа Гюльзена-Гезелера. Преданная, самоотверженная дружба и забота со стороны князя Фюрстенберга и его близких были для меня благодетельными в эти тяжелые дни. Письма из Берлина от тех, кто становился на мою сторону, резко осуждая канцлера, также служили мне утешением.

По моему возвращении ко мне явился канцлер и, прочитав лекцию о моих политических прегрешениях, потребовал подписания мной официального заявления, которое затем и было передано прессе. Я подписал это заявление так же молча, как молча терпел нападки прессы на меня и на корону. Канцлер своим поведением нанес тяжелый удар прочному доверию и искренней дружбе, связывавшим нас до сих пор. Сам князь Бюлов был, несомненно, того мнения, что своим поведением в этом инциденте как в рейхстаге, так и по отношению ко мне лично он лучше всего служит мне и делу, особенно если принять во внимание, что волны общественного негодования вздымались тогда очень высоко. Но я не мог одобрить его поведения, тем более что его выступление против меня в инциденте с интервью в «Daily telegraph» резко противоречило предупредительности и уважению, которые Бюлов обычно мне выказывал. Я так привык к проявлению любезности со стороны князя, что мне было непонятно его обращение со мной в этом случае. Во всяком случае прекрасные и дружеские до тех пор отношения между кайзером и канцлером были омрачены. Я прекратил личное общение с Бюловом, ограничиваясь только деловыми и официальными встречами. Посоветовавшись с министром двора, я решил привести в исполнение предложение князя Фюрстенберга о восстановлении текста телеграмм из Гайлайфа, поручив это сделать Министерству иностранных дел. Но план этот потерпел крушение, так как нельзя было найти соответствующих материалов.

В конце зимы канцлер попросил у меня аудиенцию. Я ходил с ним взад и вперед по картинной галерее дворца между портретами моих предков и картинами битв Семилетней войны и был изумлен, когда канцлер вернулся к событиям осени 1908 года, объясняя свое тогдашнее поведение. Я воспользовался случаем, чтобы поговорить с ним обо всем происшедшем. Откровенная беседа и удовлетворившие меня объяснения князя устранили натянутость между нами. В результате Бюлов остался на своей должности. Канцлер попросил меня прибыть в тот же день вечером к нему на обед, как я это часто делал раньше, чтобы ясно доказать обществу, что все между нами опять обстоит благополучно. Я выполнил его желание. Этот знаменательный день закончился вечером, на котором, видимо, обрадованная княгиня держала себя с пленительной любезностью, а князь по обыкновению вел оживленную умную беседу. Позже какой-то остряк в одной газете сочинил об этой аудиенции стишок по знаменитому образцу «Die Traene quillt, Germania hat mich wieder» [4]. Этим примирением я хотел также доказать, что привык ставить интересы дела выше личной обиды. Несмотря на огорчавшее меня поведение князя Бюлова в рейхстаге, я, разумеется, никогда не забывал его выдающихся достоинств как государственного деятеля и его крупных заслуг перед отечеством. Благодаря своей ловкости он смог, несмотря на многие кризисы, отвести угрозу мировой войны, и притом в такое время, когда я вместе с Тирпицем строил наш оборонительный флот. Это было большое достижение.

За аудиенцией последовал еще серьезный диалог с консерваторами. Министерство внутренних дел сообщило центральному комитету партии об аудиенции и ее результатах с просьбой, чтобы и партия взяла теперь обратно свое «открытое письмо». Эта просьба, выдвинутая исключительно в интересах престижа короны, а не моей личности, была отклонена партией. Только во время войны (в 1916 году) благодаря посредничеству представителя консервативной партии при главной квартире между нами завязались прежние связи. Если консерваторы недостаточно вступились за корону, то, конечно, левые либералы, демократы и социалисты тем более отличились в поднятой ими буре негодования, проводя настоящие оргии в своей партийной прессе, громко взывавшей к ограничению автократических, самодержавных вожделений и т. д. Это продолжалось в течение всей зимы, не встречая никакого противодействия и никаких опровержений состороны высших правительственных кругов. Только после аудиенции, данной канцлеру, все смолкли.

Позднее все больше стало обнаруживаться охлаждение между канцлером и партиями. Консерваторы отгораживались от либералов, блок получил трещину, и в конце концов он вместе с канцлером был погублен центром и социалистами, как это мне позднее неоднократно (в последний раз еще в Спа) рассказывал граф Гертлинг. Последний гордился тем, что принимал энергичное участие в падении Бюлова. Когда дела стали хромать, канцлер сделал соответствующее заключение и посоветовал мне избрать пятым канцлером господина фон Бетмана. После долгих совещаний я решил последовать совету Бюлова, приняв его отставку и назначив канцлером рекомендованного им преемника.

V

Господин фон Бетман-Гольвег был мне хорошо знаком еще со времен моей молодости. Когда я в 1877 году заканчивал первый период моей действительной военной службы в чине лейтенанта 1-го гвардейского полка, часть последнего была расквартирована в Гогенфинове у старого господина фон Бетмана, отца будущего канцлера. Я чувствовал себя вовлеченным в симпатичный семейный круг, во главе которого стояла достойная и обаятельно умная жена фон Бетмана, урожденная швейцарка. Впоследствии я, еще будучи принцем, а позднее и кайзером, часто приезжал в Гогенфинов, навещая старика Бетмана. Каждый раз при этом встречал меня молодой Бетман. Мы оба тогда не подозревали, что он когда-то станет моим Рейхсканцлером.

В этой обстановке все больше развивалось то живое общение между нами, благодаря которому постоянно возрастало мое уважение к работоспособности, дарованиям и симпатичному мне благородному характеру Бетмана. Мое уважение сопровождало его в продолжение всей его карьеры.

Как обер-президент Бранденбурга и имперский статс-секретарь по внутренним делам Бетман выказал себя с хорошей стороны и уже в качестве статс-секретаря с успехом выступал в рейхстаге.

Мне было легко работать с канцлером. Я и при Бетмане продолжал придерживаться привычки посещать канцлера по возможности ежедневно, подробно обсуждая с ним во время прогулки по саду канцлерского дворца вопросы политики, события дня и разного рода проекты и выслушивая его доклады.