– Да, рассказывай дальше.

    – Прилетели мы, значит, в Египет, а он только о Смите и говорит. Он и ходил так, будто собака шла рядом с ним. Чертов дурак, идет и приговаривает: "За мной, Смит, иди за мной, мой мальчик" - и при этом все смотрел вниз, как бы разговаривая с собакой. Наклонялся то и дело, похлопывал воздух и гладил собаку, которой не было.

    – А где она была?

    – Думаю, на Мальте. Должно быть, там.

    – Ну не мерзкое ли виски?

    – Ужасное. Это допьем, еще надо будет заказать.

    – Будь здоров.

    – И ты тоже. Официант. Эй, официант. Да-да, еще.

    – Итак, Смит был на Мальте.

    – Да, - сказал он. - А этот чертов дурак Вонючка Салливан продолжал так себя вести до тех пор, пока его не убили.

    – Наверное, с ума сошел.

    – Точно. Просто свихнулся.

    – Знаешь, он как-то зашел в спортивный клуб в Александрии в час, когда все выпивают.

    – Это нормально.

    – Вошел в большой холл, а дверь за собой не закрыл и стал звать собаку. Потом, когда решил, что собака вошла, закрыл дверь и пошел дальше, то и дело останавливаясь и говоря: "За мной, Смит, иди за мной, мой мальчик". И щелкал пальцами. Раз он залез под стол, за которым выпивали двое мужчин и две женщины. Встал на четвереньки и произнес: "Эй, Смит, а ну-ка вылезай оттуда. Живо иди сюда". И протянул руку и начал тащить из-под стола то, чего не было. Потом извинился перед людьми, сидевшими за столом. "Вот чертова собака", - сказал он им. Ты бы видел их лица. И так он ходил по всему клубу, а потом открыл дверь, пустив вперед собаку, и вышел вслед за ней.

    – Ненормальный какой-то.

    – Чокнутый. Но ты бы видел их лица. Там было полно людей, которые выпивали и не могли понять, то ли они с ума сошли, то ли Вонючка. Они смотрели друг на друга, чтобы убедиться, что не только они не видели собаку. Один человек даже стакан выронил.

    – Вот беда-то.

    – Ужас.

    Подошел официант, поставил стаканы и ушел. В помещении теперь было много народа. Все сидели за маленькими столиками, разговаривали и выпивали. Все были в форме. Летчик бросил в стакан кусочек льда и подтолкнул его пальцем.

    – Он тоже уклонялся от зениток, - сказал он.

    – Кто?

    – Вонючка. Сам не раз говорил об этом.

    – Ну и что тут такого? - сказал я. - Это все равно что стараться не наступать на трещины в асфальте, когда идешь по тротуару.

    – Вот именно. Дело личное. Кому какое дело?

    – Это все равно что не сразу трогаться.

    – А это еще что такое?

    – То, чем я занимаюсь.

    – Что это значит?

    – Прежде чем тронуться с места, нужно сосчитать до двадцати, а потом в путь.

    – Ты тоже ненормальный. Как Вонючка.

    – Отличный способ избежать неприятностей на дороге. В машине со мной еще ничего не происходило. По крайней мере, ничего серьезного.

    – Да ты пьян.

    – Да нет, я всегда так делаю.

    – Зачем?

    – Потому что если кто-то перешел улицу перед твоей машиной, то ты его уже не собьешь, ведь тронулся-то позднее. Ты задержался, потому что считал до двадцати, а человек, которого ты мог бы сбить, уже перешел дорогу.

    – Почему?

    – Он перешел дорогу гораздо раньше, чем ты тронулся, потому что ты считал до двадцати.

    – Хорошая мысль.

    – Сам знаю, что хорошая.

    – Да просто, черт возьми, отличная.

    – Я многим сохранил жизнь. И через перекрестки можно смело переезжать, потому что машина, с которой ты мог бы столкнуться, уже проехала. Она проехала чуть раньше тебя, потому что ты задержался, считая до двадцати.

    – Здорово.

    – Вот видишь.

    – Но это не то же самое, что уклоняться от зениток, - сказал он. - Тут никогда не знаешь, что лучше.

    – А я всегда уклоняюсь, - сказал я.

    Мы выпили еще.

    – Посмотри-ка вон на ту женщину, - сказал я.

    – На ту, с грудью?

    – Ну да, прекрасная грудь.

    – Клянусь, я убил немало женщин более красивых, чем эта, - медленно произнес он.

    – Но не с такой же грудью.

    – Да и с такой тоже. Может, еще выпьем?

    – Да, на дорожку.

    – Такой груди больше ни у кого нет, - сказал я. - Во всяком случае в Германии.

    – Да сколько хочешь. Я немало таких убил.

    – Ладно. Ты убил много женщин с красивой грудью.

    Он откинулся на стуле и повел рукой.

    – Видишь, сколько тут народу, - сказал он.

    – Да.

    – Представляешь, сколько будет шуму, если они вдруг все умрут. Просто свалятся мертвыми со стульев на пол.

    – Ну и что?

    – Разве не будет шуму?

    – Конечно будет.

    – Предположим, официанты сговорились, подсыпали им что-то в стаканы, и все умерли.

    – Шум будет страшный.

    – Ну вот, а я такое сотни раз проделывал. Я в сотни раз больше убил людей, чем собралось здесь сейчас. Да и ты тоже.

    – Гораздо больше, - сказал я. - Но это же другое.

    – Такие же люди. Мужчины, женщины, официанты. Все сидят в пивной и выпивают.

    – Это другое.

    – Да то же самое. Случись здесь такое, разве не поднялся бы шум?

    – Еще какой.

    – А мы делали это. И не раз.

    – Сотни раз, - сказал я. - И ничего.

    – Паршивое заведение.

    – Хуже не бывает. Пойдем куда-нибудь в другое место.

    – Сначала допьем.

    Мы допили виски, а потом стали спорить, кому платить, и я выиграл. Счет составил шестнадцать долларов двадцать пять центов. Он дал официанту на чай два доллара.

    Мы поднялись, обошли вокруг столиков и вышли на улицу.

    – Такси, - сказал он.

    – Да, надо взять такси.

    Швейцара в этом заведении не было. Мы стояли на краю тротуара и ждали, когда подъедет такси.

    – Хороший город, - сказал он.

    – Замечательный, - ответил я.

    Чувствовал я себя отлично. Было темно, но горело несколько фонарей. Мимо нас проезжали машины, а по другой стороне улицы шли люди. Неслышно моросил мелкий дождь, и желтый свет фар и уличных фонарей отражался на черной мостовой. Шины шуршали на мокрой дороге.

    – А давай пойдем туда, где много виски, - сказал он. - Чтоб там было много виски и разливал его бармен с крошками в бороде.

    – Отлично.

    – И чтоб там больше никого не было, кроме нас и бармена с крошками в бороде. Или - или.

    – Да, - сказал я. - Или что?

    – Или пойдем туда, где сто тысяч человек.

    – Да, - сказал я. - Хорошо.

    Мы стояли и ждали. Из-за поворота, откуда-то слева, выезжали машины и, шурша по мокрому асфальту шинами, двигались в нашу сторону. Проехав мимо нас, они направлялись к мосту, который ведет на другую сторону реки. В свете фар был виден моросящий дождь, а мы все стояли и ждали такси.

У КОГО ЧТО БОЛИТ

Дегустатор

    В тот вечер за ужином у Майка Скофилда в его лондонском доме нас собралось шестеро: Майк с женой и дочерью, я с женой и человек по имени Ричард Пратт.

    Ричард Пратт был известный гурман. Он состоял президентом небольшого общества под названием "Эпикурейцы" и каждый месяц рассылал его членам брошюрки о еде и винах. Он устраивал обеды, во время которых подавались роскошные блюда и редкие вина. Он не курил из боязни испортить вкус и, когда обсуждали достоинства какого-нибудь вина, имел обыкновение отзываться о нем, как о живом существе, что было довольно забавно. "Характер у него весьма щепетильный, - говорил он, - довольно застенчивый и стеснительный, но, безусловно, щепетильный". Или: "Добродушное вино и бодрое, несколько, может, резковатое, но все же добродушное".

    До этого я уже пару раз обедал у Майка с Ричардом Праттом в компании, и всякий раз Майк с женой лезли из кожи вон, чтобы удивить знаменитого гурмана каким-нибудь особым блюдом. Ясно, что и в этот раз они не собирались делать исключение. Едва мы ступили в столовую, как я понял, что нас ожидает пиршество. Высокие свечи, желтые розы, сверкающее серебро, три бокала для вина перед каждым гостем и сверх того слабый запах жареного мяса, доносившийся из кухни, - от всего этого у меня слюнки потекли.