Они молча вышли на кирпичную дорожку под сказочными дубами, древними миртами и огромными цветущими камелиями, казавшимися ровесниками отеля. Прохладный воздух был напитан ароматом азалий.

Подавленная болезненным чувством, которому не могла найти определения, Мэриэл думала о том, что видит Николаса в последний раз.

— Я хочу пройтись по пляжу, — сказал Николас. — Пойдете?

Мэриэл понимала, что надо отказаться, но…

— Хорошо, — согласилась она.

Вскоре под ногами заскрипел песок. Мэриэл остановилась, сняла туфли и, держа их в руке, стала оглядываться в поисках места, где бы их спрятать.

— Давайте сюда, — сказал Николас, забирая и ставя рядом со своими на краю пляжа. — Под третьей пальмой от конца. Не забудьте.

— Отвернитесь, — попросила она.

Он послушно повернулся спиной, и она, сняв колготки, спрятала их в туфлю.

— Все, — буркнула она.

Он ненавязчиво взял ее за руку и пошел в сторону пляжа.

— Почему вы не хотите возвращаться в Новую Зеландию? — спросил Николас тоном столь же непринужденным, как и прикосновение руки.

— У меня никогда не возникало такого желания.

Следующие метров сто он хранил молчание. Затем продолжал:

— Похоже, вы действительно ненавидите ее.

— Просто я никогда не чувствовала себя там дома, — пробормотала Мэриэл.

— Ваша тетя плохо с вами обращалась?

Закусив губу, она бросила на него короткий взгляд. Серебряный свет подчеркивал аристократичность его резкого профиля, выделяя мужественные очертания скул и лба.

— Я ей была не нужна, — Мэриэл сама не ожидала, что станет ему рассказывать, — но я ее не виню. Это было тяжело для нас обеих.

— Она по-прежнему живет там?

— Тетя умерла, когда я была в Японии. А у вас большая семья?

— Несколько двоюродных братьев и сестер, — ответил Николас. — Больше никого.

— Похоже, мы оба одни в этом мире, брошены на произвол судьбы.

— На произвол судьбы? — холодно и задумчиво переспросил он. — Вы так о себе думаете? Как о потерянном и одиноком человеке?

— Нет, конечно, нет, — быстро возразила Мэриэл, поняв, что в се ответе чего-то не хватает. — У меня есть друзья, любимая работа, будущее и дом. Это так, просто слова.

— Фрейдистская оговорка, — без всякого выражения заметил он.

Ей очень хотелось узнать о Николасе как можно больше, прежде чем он уедет с острова и они расстанутся навсегда.

— Что вас больше всего привлекает в вашей работе? — спросила она.

Он слегка пожал плечами, словно вопрос показался ему скучным. Но ответил без колебаний:

— Приятно чувствовать, что я как-то причастен к изменениям в мире. И должен признаться, мне нравится оттачивать ум, справляясь с проблемами, которые иногда кажутся неразрешимой головоломкой. Я люблю находить выход из сложных ситуаций.

— Где вы работали?

— Сначала в Австралии, потом в Лондоне.

Естественно, разговор перешел на Лондон. К своему тайному восторгу, Мэриэл обнаружила, что их часто восхищают одни и те же места и достопримечательности этого мрачного старого города. После оживленного обсуждения лондонских театров они заговорили об искусстве вообще. Когда Мэриэл заявила, что современное искусство оставляет ее равнодушной, признавшись, что духовным домом для нее является Нью-Йорк с его музеем искусств «Метрополитен», Николас засмеялся и стал спорить, ссылаясь на картины, которые она с возмущением и изумлением разглядывала в Галерее Тейт в Лондоне. Он оживлял их перед ее глазами, и, пока они гуляли по широкому, словно вымершему пляжу под скрытой облаками луной, она мечтала, чтобы это никогда не кончалось.

Конечно же, все закончилось, и притом самым глупым образом. Заглядевшись на него и не замечая, куда идет, она споткнулась, и он едва успел подхватить ее сильными руками.

У Мэриэл замерло сердце. Казалось, она приросла к его тренированному гибкому телу. Желание медленно заволакивало мозг.

Она видела, что Николас все понял. Его глаза сузились, а плоть ожила в ответ на ее чувственный призыв. Он хрипловато произнес: «Черт» — и, наклонившись, поцеловал ее.

Если бы он этого не сделал, она могла бы еще сохранить чувство собственного достоинства, но, стоило ей ощутить на своих губах его поцелуй, в ней вспыхнуло пламя, горячее, чем костер, сильнее, чем дикий порыв бури, и она пропала, уступив ему и своим чувствам, пробудить которые мог только он.

Поцелуй был долгим, мучительно медленным и глубоким. Под силой его колдовства она забыла, что не может позволить себе такого, забыла, что Николас опасен ей, забыла обо всем, кроме пьянящего восторга от прикосновения его губ и непреодолимой реакции собственного тела.

Наконец он поднял голову и глухим голосом с трудом произнес:

— Нет, это невозможно.

Он даже не представлял, насколько невозможно. И все же Мэриэл не могла остановиться; она прижалась лицом к его шее и с едва заметной улыбкой прикоснулась языком к пульсирующей жилке. Николас напрягся, его тело трепетало от этой легкой ласки.

— Я знаю, — томно сказала она, — абсолютно невозможно.

Николас чуть слышно засмеялся нервным взволнованным смехом, взял ее за подбородок и произнес:

— Тогда прекрати! Колдунья!

— Почему? — Ее ресницы дрогнули, скрывая взгляд, отметая логику и здравый смысл, практичную и прагматичную сторону своей натуры, предупреждение, диктуемое здравым смыслом. — Ты сказал, невозможно. И я с тобой согласилась…

Подняв руку, Мэриэл прижала ладонь к его щеке.

— Будь что будет, — нежно прошептала она. — Мы больше никогда не увидимся после сегодняшней ночи.

— Ты этого хочешь? Одной ночи?

Спокойный, едва ли не светский тон не мог скрыть жестокой правды его слов. Мэриэл наконец осознала, что она делает и каким будет неизбежное окончание такого приключения.

Она еще секунду держала руку на его щеке, потом медленно убрала. Из гордости, не желая обнаружить смущения и в надежде скрыть возбуждение.

— Нет, не хочу, — ответила она, глубоко вздохнув. — Нет, но должна признать, что соблазн велик.

— У меня тоже, — резко ответил он. — Ты заставляешь меня терять голову. Пойдем, пора возвращаться.

Чем быстрее она с ним расстанется, тем вероятнее, что он не заметит бьющей ее дрожи, не поймет, какая пустота возникла в ее душе.

Поспешно отвернувшись, Мэриэл с испугом осознала, как далеко они ушли. Им потребуется не менее получаса, чтобы добраться до своей обуви.

— Надо же! Мы почти дошли до коттеджей, — сказала она, стараясь, чтобы голос звучал холодно и невозмутимо.

— Каких коттеджей?

— Они принадлежат отелю, но предназначены для тех, кто ищет полного уединения. Дорога, которую мы пересекли, чтобы выйти на пляж, идет вдоль берега. — Мэриэл указала на деревянное ограждение за низкими дюнами. — Это около трехсот метров за теми деревьями. Она идет до самого конца острова и обрывается у старого маяка. Коттеджи находятся между дорогой и пляжем. — Ее голос сорвался, и она зашагала быстрее, надеясь поскорее со всем этим покончить.

— А маяк еще работает? — спросил Николас. Судя по всему, он тоже хотел добраться поскорее.

— Им не пользуются уже несколько лет. Сейчас там никто не живет, и он стал совсем заброшенным.

Николас спокойно поинтересовался:

— А что там за коттеджи?

— Насколько я знаю, они по-настоящему роскошны. Старая миссис Джерман, владелица отеля, бабушка Лиз, пригласила превосходного архитектора. Это самые уединенные дома на острове — с одной стороны перед ними пляж, с другой они отгорожены от дороги широкой полосой леса.

Николас улыбнулся.

— Напоминает холостяцкое жилье в Новой Зеландии.

— Не думаю, — сухо ответила она. — Однажды на выходные я поехала со своей соседкой и ее мужем на западное побережье и отлично помню их холостяцкие жилища — походные условия, стирка в тазу, уродливые, потертые диваны и шезлонги, то и дело распадавшиеся на части. А эти коттеджи предназначены тем, кто может позволить себе оплатить безопасность, интимную обстановку и роскошь.