Вермунд лежал на левом боку, прижав руки к животу, истекая кровью и раной и ртом. Эйнар сбросил с руки побитый щит, подошел к упавшему на землю мечу Вермунда, подвел мысок сапога под его рукоять, дернув ногой заставил меч полететь в воздух, ловко перехватил его в руку и замер рассматривая.

— Хороший меч. Не твоим же бабам его отдавать… Есть у тебя наследник, Вермунд? Меч должен перейти от отца к сыну, и я передам его. Но мы сыграем с ним в ту же игру, что с тобой, и недолго твоему сыну придется владеть им.

Вермунд молчал, только стекала струйкой на бороду кровь.

— Эй, кто знает? — Возвысил голос Эйнар. — Есть у здешнего хозяина сыновья?

— Когда я ездил сюда с твоей биркой, дроттин, — подал голос один из дружины, — я видал здесь одного хозяйского сопляка. Ему было немного лет. Я даже не уверен, вошел ли он уже в возраст мужчины.

— Значит сын… — Протянул Эйнар.

— Сына… не тронь… — подал голос Вермунд. — Хоть его… Не пресекай род…

— Разве ты не знаешь пословицу, Вермунд? Сына врага щадить – волка себе кормить. — Эйнар глядя наполненные мукой глаза Вермунда покачал головой.

И Вермунд угас, более ничего не сказав.

От дома где столпились домашние и дворня Вермунда послышался тонкий девичий крик. Все бернулись на звук. Халльдис сползала вниз, цепляясь непослушными руками за платье матери, оставляя на её платье кровавый след. В руке Халы был большой нож.

— От женщин двора Вермунда ты не получишь больше, чем можно взять смертью, Эйнар-скоровдов. — Спокойно сказала Халла. — А тебя – проклинаю. Да обернется твоя удача бедой. Да будет любой твой путь при жизни на закатную сторону. Да не найдется никого, кто сладил бы тебе смертную лодью и поднес факел к твоему костру. Пожрут тебя после смерти черви, как корни ясень-древа. Да встретит тебя Хель в образе гнилого трупа. Блуждать тебе до конца мира в Нильфхейме не зная радости. Проклинаю тебя и твой род. Не найдется ни одного жреца, жрицы, колдуна и колдуньи, что развязали ли бы мое проклятье. Отдаю за то кровь, отпускаю к богам души моей старшей дочери, и свою.

Хала перевернула нож лезвием к себе приставила к груди напротив сердца, и резко вонзила. После того как нож вошел, она еще несколько секунд буравила яростным взглядом Эйнара, и упала на землю.

— Нет у меня рода, — глупая женщина. — Подошел к лежащей на земле женщине Эйнар. — Ни рода, ни детей, ни жены.

— Эта женщина… колдунья? — С заминкой поинтересовался ульвсёрк Гилли.

— Пустая баба, — презрительно покривился Эйнар. — Но смелая. А если бы и колдунья, — мало мы их с тобой резали, когда ходили в земли свааси? Тебя пугают проклятья?

— За себя не боюсь, — покачал головой Гилли. — За род.

— Разве твой род сам не сведущ кое в чем? Да и не твой род она проклинала, а мой. Не свивай кишки змеями, Гилли.

— Как скажешь…

Эйнар повернулся к стене дома, где теперь остались стоять только работник Торви и скотница Ингибьёрг.

— Что вы держитесь за руки? — Спросил Эйнар. — Твоя женщина? Если не хочешь, чтоб с ней случилось дурное, отвечай быстро – как зовут хозяйского сына?

— Лейв его имя, — пробормотал дрожа губами Торви.

— Где он сейчас?

— Х-хозяин послал его отнести продукты на летний выгон.

— Чтож… — пробормотал Эйнар. Значит, Хросскель с ребятами уже позаботился о нем. Эй ребята, убейте-ка этого дурня. Да хватайте девку! Пусть хоть одна будет вам на потеху.

Дротты подскочили к стене, Торви отчаянно вскрикнул когда сразу двое пырнули его своими здоровыми тесаками.

— Девку в хлев! — Нечего нам на земле пачкать штаны. — Скомандовал Атли.

Ингибьёрг потоащили. Уже на ходу раздался треск расходящейся материи. Она отчаянно закричала, но главное, так и не выпустила руку Торви. Торви тащился за оравой дротоов несколько шагов оставляя на земле кровавый след, пока наконец они не заметили этот груз.

— Расцепите им руки! — Распорядился Скули.

Дротты попробовали расцепить руки, но Ингибъёрг держалась за мертвого Торви как за последнюю надежду. Тогда Скули примерился, достал меч и рубанул Торви по запястью. Со второго раза вышло, и тащить Ингибьёрг стало легче. Она некоторое время тупо глядела на зажатую в своей руке кисть, а потом завыла. Так её и втащили в хлев.

Дротты тем временем обшаривали вытащенные из дома лари, мелькала одежда, сапоги, пояса, несколько кубков и женских украшений.

— Богат был хозяин! — Радовался Гальти. — Скота мало, земли немного, а сундуки-то понабил. Не иначе его добыча с викингских походов…

Другие дружинники, — не из волков – вытащили на свет Хвитфакси, таща с двух сторон за узду, так что не мог ни ударить копытом, ни кусить. Потому он только дико пучил глаза и ржал, впустую взбрыкивая копытами. Конь чуял волков.

— Славный конь, дроттин! — Крикнул один из них.

— Слишком приметный, — повернулся к ним Эйнар.

— Что же с ним делать?

— Возьмите конины, сколько унесете… А вещи отсюда продадите чужим купцам с побережья.

— Стоит ли так остерегаться, Эйнар? — Спросил подошедший Аки. — Уж не мести бондов, нам бояться? Мы порежем их как свиней.

— А с кого я тогда буду кормиться? — Спросил Эйнар. — Как думаешь, почему мы несколько ночей крались сюда по сутемени, почему заставили умолкнуть всех редких встречных, как при набеге в старые-добрые времена? Одно дело, когда бонды знали бы всё неопровержимо. Тогда под упрёками жен и стариков, им волей-неволей пришлось бы собраться на меня. Сейчас же… Да, бонды из тех что поумнее сосчитают ворон на ветке, вспомнят как Вермунд оскорбил меня, догадаются кто навестил его двор. Но доказательств не будет, значит глупые будут сомневаться, умные осторожничать и в результате перессорятся с теми что похрабрее, и предпочтут не являть дело явной враждой. При этом верные люди донесут мне, кто и что говорил на их тайных сборах, и я буду лучше знать, кто из заводил бондов чего стоит, и чего от кого ожидать, чем и кого покупать. А трусы из бондов будут знать, чего стоит мне перечить. Нет, Аки. Даже баранов не стоит резать без нужды. Надо только следить, чтобы среди них не вырастали вожаки со слишком большими рогами. Волк который бегает из леса воровать стадо, — глупый волк. Умный волк пасет стадо сам.

Они еще говорили, но уже тише, да я и не слушал их. Я лежал, и слушал как кричала в хлеве Ингибьёрг. Она долго кричала… Хвитфакси зарезали умело, он вскрикнул только один раз. Я не смотрел как с него торопливо срезали несколько лучших кусков. Дом разгорался все ярче, дымил… Дротты Эйнара шуровал по двору…

Лейв подмятый мной лежал неподвижно, и я начал опасаться, что ненароком придушил его.

— Лейв, — прошептал я. — я сейчас уберу руки. Ты… только не делай глупостей. Твоим мы уже ничем не поможем. И не могли помочь. Этих слишком много, них мечи и луки… Я сейчас уберу руки, только ты не кричи, хорошо?.. Вопросы мои получались риторические. Ответить он мне все равно не мог. А я не мог держать его так всю жизнь. Я осторожно убрал руку со рта мальчишки, отпустил его. А он так и остался лежать неподвижно. Рука, которой я зажимал ему рот оказалось мокрой. Наконец – это время показалось мне вечностью, хот не так уж и долго они еще возились во двре – Эйнар дал приказ, его дружина села на своих лошадок и во главе с дроттином рысью выкоптилась со двора. Вслед за ними на некотором отдалении побежали ульвсёрки. Они скрылись из виду, топот их копыт вскоре постепенно замолк, и стало тихо.

Я посмотрел на Лейва. Он все лежал в точно такой же позе. Я дернул мальчишку, и он перевернулся как безвольная тряпичная кукла, и так и остался лежать глядя своими светлыми тусклыми невидящими глазами куда-то в небо. Слезы – вот почему влага на руке – беззвучно текли у него из глаз. А я сообразил, запоздало, — дурак, все мы бываем задним умом крепки – я ведь заткнул рот, но даже не попытался прикрыть ему глаза. Он видел всё. И я сидел рядом, чувствовал как оживает занемевшее от долгого лежания в одной позе тело. В этом отношении Лейву наверно было хуже, я крепко помял его. Но я бы не поручился, что это сейчас имеет для него значение. Я сидел рядом, и думал, что сказать лежавшему лежавшему рядом мальчишке, который смотрел в небо, и похоже не видел его. Разе могут быть для того что произошло какие-то слова? Я знал, что должен, что нужно что-то сказать. Я даже открыл рот. И закрыл его. Слов не было. Слов у меня не было. Но и оставлять его здесь так было нельзя. Я посмотрел на Лейва еще раз, и его неподвижный отстраненный вид напугал меня.