Я не стала с ним спорить. Мне тоже казалось, что его доводы разумны. Вернее, почти разумны.

О’Мэлли встал и коротким кивком закончил разговор.

— Вам не составит труда немного подождать? Энни напечатает и вы подпишете показания.

Странно, что меня просят об этом, ведь в течение всей беседы я преимущественно молчала.

За шерифом последовали два его помощника. Провожая их взглядом, миссис О’Мэлли с облегчением вздохнула.

— Я сейчас дам вам мятные леденцы освежить дыхание, — сказала она.

— Это совсем не нужно, — возразила я.

Но она все же достала из буфета леденцы.

— Интересно, заметил ли Джон Джозеф, что ел заплесневелый пудинг. — Она хихикнула. — Боюсь, мы этого никогда не узнаем. Я быстро все напечатаю. Подождите меня в гостиной, там можно полистать журналы, если вам захочется.

Я пошла в гостиную из чистого любопытства. Мне хотелось узнать побольше об этой странной парочке. Комната походила на приемную врача, если бы не пепельницы, полные окурков после прошедшего здесь совещания. Интерес представляли групповые фотографии, на одной из которых Стив Хиггинс благосклонно смотрел на сжатые кулаки О’Мэлли.

Когда миссис О’Мэлли вернулась и я подписала бумагу, которая ровным счетом ничего не значила, мне показалось, что ей не хотелось отпускать меня.

— Как выглядит этот «Эрмитаж»?

Меня удивило, что она там никогда не бывала.

— Джон Джозеф ездит туда только один, — сказала она.

Я описала ей поместье Хиггинса. С особым, почти детским любопытством она расспрашивала о кухне.

— А там есть… экономка?

Я сначала растерялась, но, почувствовав, что за этим что-то кроется, решила, почему бы не рискнуть? Это лучше, чем неожиданные сюрпризы в газетах.

— Я думаю, что это Лори.

— Какая она?

— Очень деловая.

— Я хочу сказать… она сексапильная?

— Это зависит от вкуса, вы не считаете? Я бы сказала это о вас. О ней же трудно это сказать. Но ведь это ничего не значит.

Миссис О’Мэлли рассмеялась звучным гортанным смехом.

— Думаю, да, — ответила она.

Прежде чем уйти, я спросила ее:

— Откуда вам известно, что я пишу статью о Хиггинсе?

— Кажется, мне об этом сказал Тарки. — Когда я вопросительно посмотрела на нее, она добавила: — Это помощник мужа. Его зовут Таркингтон.

— А как он узнал?

И тут я увидела, как она закрывается, подобно цветку перед закатом солнца.

— Думаю, — помолчав, промолвила она, — Джон Джозеф сообщил ему это после разговора с Форбсом.

Миссис О’Мэлли оставила меня у двери в коридор, соединяющий главное здание с тюремным крылом. Я могла бы сейчас же покинуть его, но, увидев в окно группу молодых людей, которых полицейские подгоняют ко входу в главное здание, не раздумывая, поспешила вернуться в оперативный отдел. Молодые люди были уже там и ждали, когда у них возьмут отпечатки пальцев. Их было пятеро, они были совсем юными, на их лицах был вызов. Они молчали.

Меня заметил один из полицейских и постарался изолировать от задержанных, это помешало мне разглядеть их.

— Вы рискуете, мэм, потерять право присутствовать на судебном разбирательстве.

— А и не собираюсь присутствовать. Зачем? Скажите, среди задержанных есть человек по имени Йегер?

— Вот он, мэм! — я окинула быстрым взглядом полноватого молодого парня в очках с толстыми стеклами. Двое полицейских проводили меня до дверей.

Я позвонила Гилли из уличного телефона-автомата. Ответила Нора.

Я сообщила ей, что шериф задержал Йегера и еще нескольких молодых людей.

Глава 7

Меня раздирало двойственное чувство: хочу я видеть Рэндалла Форбса или нет. Рассказ шерифа о ночном блуждании Рэндалла вокруг отеля в надежде увидеть меня прежде всего вызвал у меня негодование. Я не поверила этому. Но Рэндалл мог быть там: ему нужны были свидетели. Возможно, ему только это и было нужно. Тогда весь его рассказ — просто ложь. Он не собирался видеть меня, а хотел лишь сказать кому-нибудь в отеле, что пришел, чтобы повидаться со мной. Другая половина моего «я» была более благосклонно настроена: да, его поведение могло казаться странным, поэтому вынужденный объяснить шерифу О’Мэлли, где он был в такой-то час и почему, Форбс решил для пущей убедительности рассказать даже о вине, которое мы пили, и о прогулке по студенческому городку… Единственное, в чем я теперь хотела убедиться после всех этих предположений, так это в том, что мое доброе мнение о Рэндалле Форбсе не изменилось. Что его удивительная искренность и наивность по-прежнему восхищали меня… Господи, спаси меня, бессильную помочь ему! Я снова вернулась в студенческий городок.

В вестибюле Административного корпуса, в этом просматривающемся насквозь аквариуме, я встретила кое-кого из коллег журналистов, дожидавшихся встречи с деканом Борком. Среди них был и Стью Розен, старый чикагский друг и собутыльник. Он сказал, что ходят слухи о том, что к расследованию подключено ФБР. Я восприняла это спокойно, такое происходит автоматически, если учесть личность и характер работы Ловенталя. Вместе со Стью я направилась к декану Борку на брифинг. Я надеялась, что Форбс тоже будет там. Но его не было. Когда Стью спросил декана, над чем работал Ловенталь, Борк ответил, что по просьбе правительства это пока не будет оглашаться. Журналистов прежде всего интересовали левые взгляды профессора, на что Борк неизменно отвечал, что в это время не работал в институте и ему не известны связи Ловенталя. Кроме его участия в движении за мир.

— А мы все за мир, не так ли, джентльмены?

После пресс-конференции Борк попросил меня остаться.

Когда все разошлись, он сказал мне:

— Жаль, что вам вчера не удалось познакомиться с ним. Когда-нибудь мы будем думать, что это самое выдающееся событие в жизни города Венеция, — он сел, сложив руки на животе. — Странно, — начал он, — как на одно и то же событие, скажем, случившееся вчера, сегодня уже смотришь по-иному. Мне казалось, что вчера Ловенталь был готов к переменам, — не к таким, конечно, как эта, — но к настоящим переменам. Он все время старался выдвинуть вперед Форбса. Похоже, профессор собирался покинуть нас, оставив преемником Форбса.

— А вы этого не хотите? — прямо спросила я.

— Напротив. Однако он, кажется, в это сам не верит. Сейчас он нам очень нужен.

— Из-за той работы, которую они вместе с Ловенталем начали?

— Отчасти да. Но мы до сих пор не уверены, стоящее ли это дело. Да и Форбс или Ловенталь вряд ли знали, на что можно надеяться.

— Полученный грант должен ободрить и поддержать Форбса.

Борк пробормотал что-то одобрительное.

— Боюсь, как бы он не запаниковал, что из-за смерти Ловенталя грант аннулируют. Я хотел было сам написать в Фонд и убедить их в том, что мы верим в Форбса, но передумал, ибо это было бы ничем не оправданным оскорблением Форбса. Люди в Фонде также могут счесть это алчностью. Нам следует позаботиться, чтобы он был в лучшей форме.

— Возможно, не совсем этично спрашивать сейчас об этом, но какие у вас предположения относительно причин смерти Ловенталя?

— Много и ни одного. Я не стану комментировать задержание шерифом нескольких студентов якобы для дачи показаний.

— Могу спросить, почему вы не хотите это комментировать, доктор Борк?

Он долго думал, надувая щеки, и, наконец, изрек:

— Без комментариев.

— Кажется, я понимаю, — сказала я, вспомнив, какие цели и задачи поставило перед собой Братство безопасности шахт.

— Терпение не присуще молодежи, — сказал Борк, намекая на то, что он меня понял. — Да и мне тоже.

— Где я могу найти профессора Форбса?

Он взглянул на свои часы, а я — на свои. Было без нескольких минут пять пополудни. Борк поднял трубку телефона и набрал номер. Ожидая ответа, он сказал мне:

— Напомните мне о Хиггинсе. — А затем сказал в трубку: — Мисс Ингрэмс? Форбс на месте?

Наконец положив трубку, он сказал мне: