В кухню вошел Гилли и сел у стола.

— Хотелось бы все же знать, что произошло вчера вечером. — Произнеся это, он посмотрел на меня. — Я расскажу вам все, что знаю, после завтрака, если хотите.

— Собственно, у меня здесь совсем другое задание. Я пишу очерк о Стиве Хиггинсе.

— Не думаю, что он уже созрел для этого, — ответил Гилли.

— Мы пока еще не определились, когда опубликуем его.

— Что значит не определились? У него целая империя. Даже я работаю на него, — воскликнула Нора.

Гилли улыбнулся.

— Значит, он почти как император. Я хочу сказать, что для этого нужно еще что-то, возможно, политика, а? Или благотворительность? Не собирается ли он стать ректором университета?

Я спросила Нору, знает ли она Хиггинса.

— Иногда он пытается ухаживать за мной.

— Он не был бы мужчиной, если бы не делал этого, — сказала я.

Нора покраснела и поспешила заняться яйцами и ветчиной.

Гилли разлил кофе.

— Я надеюсь, ты не переспишь с ним, пока живешь у меня, — сказал он. — Он мне совершенно не нужен.

— Боюсь, вам надо начать рассказ с самого начала, — напомнила я ему о его обещании.

Он долго думал, не зная с чего начать.

— Это как в лабиринте, понимаете?.. Есть у нас довольно скользкий тип по имени Хью Борк, он теперь декан факультета естественных наук, горного дела и технических наук. Его выдвинул на эту должность Хиггинс несколько лет назад. А делается это так: на выборах Хиггинс обеспечивает голоса губернатору, губернатор назначает ректора университета, а тот подбирает деканов. Попечительский совет университета или принимает кандидатуры или отвергает. Отвергает, как бы не так! Борк не знает разницы между атомом и бульдозером, но он быстро все усваивает. Его задачей является разрушение всего. С этой целью и объединили естественные науки с горным делом и технологией. Кстати, о шахтах. Это, кажется, ваша специальность?

— Я писала о них однажды, — согласилась я. И получила первую премию по журналистике, подумала я про себя.

— Вот откуда я вас знаю! — воскликнул Гилли. — Мой отец шахтер, да и оба моих деда тоже. Я и сам побывал в шахте. У Борка это тоже часть биографии. Он пришел к нам из Федерального бюро горной промышленности, а потом работал в Федеральном бюро графства Венеции. Федеральные органы управления это, по мнению Хиггинса, как заключительный класс учебы для чиновника. При Борке в роли декана в работе факультета акценты переместились с теории на практику. Физики потеряли голову. Ловенталь был последним из великих теоретиков в университете Венеции.

Я перебила его, спросив о Рендалле Форбсе. Относится ли он тоже к ним.

— Трудно сказать. Неизвестно, где начинался он и кончался Ловенталь. Йегер, кому я только что звонил, пишет свою докторскую диссертацию под руководством Форбса и ненавидит его. Я бы сказал, это скорее вина самого Йегера, а не Форбса, тебе не кажется, Нора?

— Здесь нет вины ни того, ни другого. Таковы обстоятельства.

— Господи, ты как Сайоба Мак-Кенна!

— А сегодня я такая, — сердито ответила Нора.

Гилли широко улыбнулся. А затем, повернувшись ко мне, продолжил:

— Что же произошло в университете Венеции в последнее время? Здесь родилась идея новой обработки угля до того, как отправлять его на рынок. Сейчас он чист от угольной пыли. Уголь, но не шахты. Они стали еще более загрязненными и опасными, чем прежде. Теперь нужно много денег, чтобы улучшить товар, и огромное количество угля. А это значит, возросла нагрузка на шахтеров. Вот мы и создали организацию по защите горняков — Братство безопасности шахт, ББШ. Это не для записи, потому что еще слишком рано писать об этом, но о наших долгосрочных целях расскажу: мы требуем национализации шахт. Надеюсь, это вас не пугает?

— Меня — нет, а вот таких, как Стив Хиггинс, еще как напугает!

— Меня это не беспокоит, даже если будут беспорядки и насилие. Разве взрыв на шахте худшее насилие, чем революция? Разве смерть от рака легкого легче, чем смерть от пули? Я смотрю на это так: революция обойдется нам не дороже, чем одна серьезная катастрофа в шахте.

Нора смотрела на нас из дальнего угла, где расставляла посуду. На лице ее была тревожная озабоченность.

— Но, — продолжал Гилли, — я не знаю, что произошло вчера. В этот вечер в Студенческом союзе происходило собрание членов Братства. Они заметили, что их подслушивают и вытесняют из помещения. У нас появилась параноидальная подозрительность, что за всем следит полиция. Ребята встретились с Ловенталем, но он отказался предоставить в их распоряжение свой кабинет, хотя делал это раньше. Они собрались здесь. Я тоже должен был присутствовать, но не смог, мне университет платит за работу, и я должен ее делать. Не знаю, что было дальше. Мне никто ничего не хочет говорить. Или мое воображение разыгралось. Что ты скажешь, Нора, это мое воображение?

Нора подошла к столу, вытирая руки полотенцем.

— Гилли, не забывай, что сейчас только половина седьмого утра.

— Они могли бы сказать мне вчера вечером, когда мы пришли домой. В поведении Йегера было что-то странное, а теперь вот убит Ловенталь…

— Гилли, оставь все это полиции.

— Да, — согласился он.

Нора смахнула полотенцем крошки вокруг тостера.

— Мне пора собираться на работу.

— Я вот еще что вам скажу, — продолжал Гилли, — В нашей программе записан пункт о росте занятости черных на работах в шахтах, так или не так? Вчера на собрании было двое черных, Стенли Родс, баптистский священник, которого радикалы называют дядей Томом, и радикал от штата, Джордж Кенби. Это очень влиятельные лица среди черного населения. В прошлом году именно Кенби возглавил студенческие манифестации в городе, а затем в гетто.

Он внезапно умолк. Нора и я ждали, что он скажет дальше, но он тупо уставился на тостер. Наконец я нарушила молчание.

— Вы боитесь, что они прыгнут в вашу лодку и потопят ее?

— Да, вполне возможно, что так и будет… и я не знаю, как помешать этому.

— Вечная дилемма либералов, — промолвила Нора.

— К черту дилемму!

— Именно это мне хочется сказать сейчас о газете «Индепендент», но тем не менее я собираюсь и иду туда работать, — ответила Нора и справилась у меня, не может ли она чем-нибудь помочь мне в редакции. Может, подумала я, ибо хотела как можно скорее получить некролог Ловенталя. Нора обещала прислать фотокопию мне в отель. Газета выйдет не ранее полудня.

Нора, приподняв лицо Гилли за бороду, поцеловала его в губы.

— Сделай мне одолжение, когда будешь уходить, запри дом.

— Ты не веришь Барнаби? — удивленно спросил он.

— Пожалуйста, я прошу.

— Ладно.

Но когда она ушла, он вдруг вспомнил, что не знает, где ключ. — Кажется, у меня его никогда и не было.

— Вам повезло, что до сих пор ключ вам не был нужен, — сказала я, поднимаясь.

— Я все опасался, что они когда-нибудь украдут Барнаби, — сказал Гилли, провожая меня до дверей. — К счастью, он им не по карману.

— Много ест?

Он улыбнулся и протянул мне руку на прощание.

— Профессор сказал бы: «Есть сладостная польза и в несчастье». Это Шекспир. Он любил его. Бывало приходит на репетиции, сидит и слушает. А иногда скажет: «Проясняет голову, как хорошая музыка»… Таких как он, мы больше не увидим.

— Что будет с Форбсом теперь, когда профессора нет?

— Он погибнет.

Казалось, ему больше не хотелось говорить об этом, а мне давно пора было уходить.

Глава 5

Прежде чем отправиться в «Эрмитаж», я позвонила Майку Фишеру. Он освободил меня от репортажа о смерти Ловенталя, сказав, что получит все, что ему нужно по телеграфу. Такие материалы обычно проходили через редакторов и передавались Майку для последней корректировки, которую мы называли «стилем Майка». В своих статьях я всегда боролась с собой, чтобы не попасть под его влияние. Поэтому рука Майка, как правило, не касалась моих статей. Его стиль считался чем-то вроде заразной болезни, которую нетрудно невзначай и подцепить.