Чем больше я размышлял над этим, тем все больше уверялся в том, что все не так просто, что мать ее пропала запрограммировано, и я попал в этот водоворот тоже как жертва… Черт-те что бродит в голове в бессонную и душную летнюю ночь.

Я проснулся от телефонного звонка: звонил Николай Николаевич.

— Я бы хотел с тобой увидеться, — сказал он, по-военному сразу переходя к делу.

— Есть что-нибудь новое о Татьяне Владимировне? — спросил я, еще не придя в себя.

— Давай увидимся и поговорим. Я буду ждать в четырнадцать часов.

Я бросил взгляд на будильник.

— А в пятнадцать устроит?

— Договорились…

— Да, а Марину — дочку ее — прихватить?

— Не нужно.

Я выключил трубку.

— Не нужно, так не нужно…

Я чувствовал себя бодрым и отчего-то счастливым. Меня будоражило странное чувство беспечности, которого я очень давно уже не испытывал. Да и роман, кажется, двигался неплохо. Как только эта девушка появилась у меня в квартире, роман пошел на удивление хорошо.

— Как удалось поработать ночью? — спросила Марина, когда я вошел в кухню. Она, забравшись с ногами на кухонный диванчик, читала книгу, пила чай и курила.

— Да ничего, изрядно навалял. Лег поздно, — сказал я довольным голосом, взяв из вазочки печенье и отправляя его в рот.

— Я так и поняла.

Марина поднялась и включила плиту, чтобы приготовить завтрак.

— Звонил Николай Николаевич, просил зайти. Может быть, что-нибудь о твоей матери новенькое появилось.

— Может быть, — пожала плечами девушка.

Казалось, что Марина как-то не очень переживает по поводу ее исчезновения. Я бы места себе не находил, а она спокойна — «может быть», «возможно»…

— Мне всегда было интересно, как писатель сочиняет свои романы? — когда мы сели завтракать, спросила Марина.

— Мне тоже всегда это было интересно, — ответил я, разбив яйцо и положив в него кусочек масла.

— А вот вы как пишете, дядя Сережа?

— Ума не приложу, — ответил я серьезно, но девушке этого показалось недостаточно.

— Ну все-таки, как мысль приходит? Как вы такое выдумываете, откуда фантазия…

— Перефразируя Сальвадора Дали, можно сказать, что романы писать либо очень легко, либо невозможно. А фантазия ниоткуда. Я и сам не знаю откуда. Иногда мысль какая-то придет странная и интересная на первый взгляд. Ходишь с ней, живешь, она у тебя в голове крутится, цепляясь за другие идеи и мысли, как-то они там в голове переплетаются в сложные перепутаницы. И ты живешь, занимаешься какими-то совсем другими делами, а мозг работает как бы отдельно от тебя, и страшно только расплескать этот пока слабенький бульончик из мыслей, и нужно пену всю снять вовремя лишнюю, следить, чтобы не перекипел, чтобы на медленном огоньке томился под крышечкой… иначе студня не будет. А уж потом лаврушечку, перчик, сольцу и мяско дымящееся из кастрюли достаешь шумовкой, и бульончик золотистый с него стекает, охлаждаешь мяско, режешь меленько так — и по тарелочкам… Морковочки!.. морковочки обязательно, чтобы красиво… Да-а, студень я люблю!.. — Я отложил пустую скорлупку от яйца. — О чем мы говорили-то только что?.. Что-то я отвлекся.

— Я сегодня вам студень сварю, хотите?

— Студня я хочу всегда, — сказал я и поднялся из-за стола.

— А чай? — Марина поспешно встала и направилась к плите.

— Нет, я уже не успеваю — мне к Николаю Николаевичу пора, — сказал я. — Вернусь, выпьем.

Я шел по улице, светило солнце. Я думал о дожидающейся меня дома Марине, и мне было хорошо от этого. Черт знает, почему хорошо! Мне казалось, что в моей жизни появился человек, который, несмотря на юный возраст, понимает меня, которого понимаю я… А я ее понимаю?.. Но сейчас, глядя на солнышко, на молодые листики на кустах и деревьях, мне хотелось верить, что понимаю.

Николай Николаевич, сидя в кресле у журнального столика, пил кофе в компании с мужчиной в штатском костюме. Увидев меня, Николай Николаевич поднялся навстречу.

— Проходи, Сергей Игоревич, жду тебя. — Я вошел в кабинет. — Вот мой старый знакомый, писатель, — представил Николай Николаевич меня мужчине, который, поднявшись из-за стола, протянул мне руку.

Хотя и был он в штатском костюме, но по манере, по лицу… или еще по чему-то необъяснимому было понятно, что он тоже работает в органах.

— Алексей Петрович, — представился он.

И имя у него было ментовское. Внимательные жесткие глаза смотрели, казалось, в самую мою суть, высвечивая все мои тайные желания и пороки… наверное, и Марину высвечивая… Жуть! Меня передернуло, и я отвел глаза.

— Алексей Петрович, кстати, занимается поисками исчезнувших людей и заинтересовался твоим случаем. У него частное агентство.

— Да, действительно, — подтвердил Алексей Петрович. — Вам, как писателю, будет интересно узнать, что в городе исчезли несколько чинов из ведомства, в котором работает Татьяна Владимировна. Вот на всякий случай моя визитка. — Он положил на стол передо мной визитку и улыбнулся. Один зуб у него был золотой. Он поднялся и протянул руку. — А дочь Татьяны Владимировны, значит, у вас живет?

— У меня пока.

— А откуда ты знаешь про дочь-то?! — удивился Николай Николаевич, вскинув брови. — Я ведь тебе об этом не говорил.

— Мы тоже работаем, — блеснул он золотым зубом в сторону Николая Николаевича. — Ну если вам что-нибудь будет известно… — повернул он свой зуб ко мне.

— Так, может быть, я Николаю Николаевичу лучше сообщать буду, да он и ближе, — сказал я, взяв визитку со стола и пряча ее в карман. Не нравился мне этот тип. Очень не нравился.

— Можете, конечно, Николаю Николаевичу… Впрочем, как желаете.

Он пожал руку Николаю Николаевичу и вышел из кабинета.

— Да-а… скользкий тип, — глядя на дверь, за которой он скрылся, проговорил Николай Николаевич. — Я ему не доверяю. Раньше работал в органах, да что-то у него случилось там, разное говорят. Вот он и ушел в частное охранно-розыскное агентство.

— Да уж, приятного в этом типе мало, — согласился я. — Такие типы либо прямо в преступники идут, либо в охранные организации.

— Это часто одно и то же, — сказал Николай Николаевич. — Да ты наливай кофе себе — у меня секретарши нет. Или, может, чего покрепче? Я этому не предлагал. — Он кивнул на дверь.

— Я, Николай Николаевич, к вам по моему… в смысле, ну, по этому делу…

Я почему-то смутился, налил себе кофе. Николай Николаевич внимательно посмотрел на меня и развернул конфету.

— Дело здесь не очень понятное… Я уж этому не стал говорить. — Он вновь кивнул на дверь. — Мы в квартире все осмотрели — никаких следов.

— Что же тут непонятного? — удивился я, допив кофе и ставя чашку на столик.

— А то непонятно… — Николай Николаевич покрутил перед глазами шоколадной конфетой, рассмотрел ее, но есть не стал, а положил рядом с чашечкой на блюдце. — Не похоже это на обыск. Непрофессионально.

— Ну как это не похоже, я же сам бардак видел, — возразил я.

— Бардак есть, а обыска нет, — сказал он, улыбнувшись.

Я вопросительно смотрел на него, вскинув брови. Николай Николаевич залпом выпил кофе, поставил чашечку на место, так и не притронувшись к конфете.

— Слушай, а как у тебя отношения с Мариной?

Мне стало сразу как-то неуютно.

— Какие отношения, что вы имеете в виду?! — спросил я, но слишком уж поспешно, слишком взволнованно, слишком нервно… Вот черт!

— Да ничего не имею, — спокойно сказал подполковник. — Ей сколько лет-то?

Ну вот, начинается. Сейчас спросит, сколько мне!

— Лет восемнадцать-девятнадцать, — сказал я, беря конфету и разворачивая ее, хотя кофе в чашке уже не осталось.

— Тогда понятно, — вздохнул Николай Николаевич.

Я хотел спросить, что понятно, но удержался. Положение было хуже некуда.

Он поднялся, подошел к своему рабочему столу, достал из ящика два листка бумаги, протянул мне и молча уселся на прежнее место. На листах были фотороботы мужчин.