– Продолжай. Ты не благороден, ты ушел с богиней, что потом? – ей пришла в голову неприятная мысль. – Богиня? Должно быть она очень красивая.

– Ее ужасная красота практически непостижима для человеческого воображения, – мрачно ответил он. – Каждый ее дюйм – пособие по темному и величественному идеалу.

– Замечательно. Богиня. Непостижимая красота и идеал. Мы, вероятно, можем уже продолжать.

Лааадно. Вот и получается, что в области внешности она проигрывает: как она может сравниться с богиней. Она жаловалась на то, что один из ее парней фанател от Джессики Альбы.

По крайней мере, Джессика была человеком. Ух.

Джастис сжал кончики своих заплетенных в косу волос так крепко, что костяшки побелели.

– Ты не понимаешь. Ее привлекательность – словно огонь для мотылька, словно змея, гипнотизирующая свою жертву. Она – смерть, отчаяние, безумие, каким-то образом упакованное в темных фантазиях больного разума.

Исчезли все признаки ее ребяческой ревности при виде его стараний объяснить всё это ей.

– А твой разум? То есть, он поврежден? Что она с тобой сделала?

Его лицо застыло, и он едва заметно покачал головой.

– Нет. Я тебе это не расскажу. Я никому никогда этого не скажу.

Джастис молчал так долго, что она подумала, что он передумал и не желает говорить с ней. Но потом он кивнул, как будто придя к какому-то внутреннему решению.

– Мой рассудок пошатнуло уничтожение заклятья. Такое проклятие всегда подразумевает, что тот, кто его нарушит – умрет. Но, может быть, что-то в Пустоте изменило его природу. Не знаю. Лишь знаю, что Анубиза хотела… Она хотела, чтобы я… сделал кое-что. Невозможные. Ужасные вещи. Но мой разум раскололся на тысячу кусочков, когда я не смог исполнить проклятие и оказался при смерти. Она не позволила мне умереть.

Ком в горле мешал ей говорить. Никто не должен терпеть столько, сколько он. Неважно, что Джастис прожил века. Она едва сумела сказать:

– А потом? Когда ты не умер?

На его лице появилась такая страшная улыбка, что она почти физически отпрянула от него.

– Потом она сослала меня в Пустоту и сказала, что возьмет вместо меня моего брата.

– У тебя есть еще брат? Кроме Вэна и Высокого Принца?

– Нет. Она держала Конлана в плену, пытала его много лет, так что я знаю, что она собирается отправиться за Вэном. Но теперь я буду здесь, чтобы ее остановить.

Кили не показала ему, что очевидно они не на многое способны, пока застряли в ловушке этой пещеры. Она всё больше начинала верить, что они выберутся.

Кили начинала ему верить.

– Сможешь ли ты оправиться от вреда, причиненного тебе уничтоженным проклятием? Ты же говоришь о себе во множественном числе, – рискнула спросить она.

– Кили, моя мать была Нереидой. Ты видела ее. Она дала мне способности и, очевидно, силы по наследству. Силы, о которых я пока понятия не имею. Я думаю, что когда мой рассудок повредился, каким-то образом он выпустил на свободу Нереидскую часть моей души. Он борется со мной даже теперь, потому что желает…

Джастис запнулся, его лицо густо покраснело.

– Он желает? – переспросила она, хотя внезапно поняла, что не очень-то уверена, что хотела бы узнать, что желал Нереид. Не сейчас. Когда лицо Джастиса стало похожим на ледяной мрамор.

– Он желает тебя, – просто ответил он. – Он желает раздеть тебя и уложить под себя, независимо от того, согласна ли ты. Он желает взять тебя Кили, и я умру, прежде чем позволю ему.

Ее вздох был хорошо слышен в молчании, опустившемся между ними, и она едва не споткнулась, стараясь отойти от него.

На лице Джастиса появилась тревога, и его глаза стали черными, когда он сел и смотрел на нее, не двигаясь.

– Так что теперь ты знаешь кое-что. Ты знаешь тьму, смерть и отчаяние. Был также свет. Но я не стану тебя осуждать, если ты не сможешь сейчас слушать.

Какая-то ее часть откликнулась на боль в его голосе и хотела его успокоить, но реальность того, что она – одна, в ловушке с безумцем, полностью охватила ее. Независимо от того, какую симпатию или эмпатию она чувствовала к нему, она не могла ему помочь, если умрет.

Или будет жестоко ранена его злой стороной.

Воспользовавшись всеми умениями и навыками, она смогла заговорить спокойно:

– Разумеется, я бы хотела услышать твой рассказ о счастливых временах, но ты прав. Сейчас – не самое подходящее время. Мы должны найти выход отсюда, разве не так?

Он грациозно поднялся, она почувствовала чрезвычайную гордость за себя, что не вздрогнула. Когда они выберутся из пещеры, пережив это, она сможет столкнуться с чем угодно.

Если они когда-нибудь выберутся из пещеры.

Силой заставляя замолчать голос, предрекающий беду в ее голове, Кили снова повернулась к стенам пещеры. Здесь должен быть выход, и она его найдет.

Джастис бродил по пещере, понапрасну отыскивая выход. Какую бы силу он ни сумел призвать прежде, чтобы перенести их, теперь она молчала, словно насмехаясь над ним. Ему, разумеется, был известен еще один вариант. Но он еще не желал выпустить на волю Нереида, который пытался завладеть его разумом, просто для того, чтобы обсудить стратегию.

Хотя к этому всё шло. Черт, и это, вероятно, произойдет. Но пока что, он и Кили сыты, и воин пытался найти проход, который пропустил прежде. Отчаяние не казалось таким острым на сытый желудок, хотя теперь он напугал ее так, что она молчала. Теперь девушка совершенно избегала его, и он не мог ее в этом винить. Но в то время правда казалась наилучшим выходом.

Хотя теперь Джастис сильно об этом жалел.

Он посмотрел туда, где она сидела на полу, отложив тарелки в сторону и поставив жадеитовые статуэтки из одного углубления с математической точностью на скатерти.

В стороне от статуэток находилась коллекция камней, которые он отбросил, выставленная в ряд, словно игрушечные солдатики, ожидающие генеральского приказа.

Она завязала богатство своих волос, убрав его с лица, и в то время как Кили концентрировалась на предметах, между ее шелковистых бровей появилась морщинка. Она какое-то время не говорила. Он извращенно негодовал по поводу той легкости, с которой она перестала думать о нем, хотя его и восхищала ее сосредоточенность.

Для него это стало бы невозможным. С каждым шагом, с каждой мыслью он ощущал ее присутствие. Приступ негодования вызвал теперь уже знакомый результат: Нереид попытался вырваться из щитов разума Джастиса, рыча всё громче с каждым часов.

Пещера лежала прямо под храмом его предков Нереид, и эта половина его души продолжала кричать, что ему не следует отказывать. Джастис провел рукой по волосам, задумавшись, как победить одну часть его сущности, чтобы не уничтожить психику.

Может, он сбежал из Пустоты, но теперь безумие всегда будет его преследовать? Жить в нем? Жертва Фарнатия не должна быть напрасной.

Озадаченность превратилась в беспомощную, неясную ярость. Кили так легко могла не обращать на него внимания, а он не мог даже игнорировать голос в своей голове. Это осознание горело внутри него, – огненная вспышка огня его бешенства, – не менее сильная оттого, что оказалась неразумной.

Боль объяла его голову. Стальные пики протыкали его виски, извещая, что Нереид прорвался сквозь щиты. Она отбрасывает тебя в сторону, словно ты – ничто, атлантиец. Если бы мы ее взяли, то она осталась бы привязанной к нам навечно.

Джастис покачал головой, отрицая это, но движение лишь усилило его головную боль, сжимая его череп, и он вздохнул.

– Нет. Мы не станем… я не стану заставлять ее. Я ей пообещал.

Тогда я не стану делиться с тобой Нереидским искусством переноса, и мы останемся в этой ловушке, пока не умрем.

Искусство переноса? Но даже просто обдумывая эту фразу, атлантиец знал. Именно так он принес еду; украв ее, без сомнения у очень удивленных и голодных людей.

Важнее всего то, как он перенес Кили с собой в свое давно забытое убежище.